сотню Цветений подряд?
Я нетерпеливо отсылаю девушку прочь.
— Цилиолис, что за одеяло? — Я хватаю его за плечи и заставляю посмотреть себе в лицо. — Что за одеяло нужно сжечь?
— Энефрет. Инетис. Мама. Мама!
Я раздосадовано отпускаю его, понимая, что ничего не добьюсь. Он что-то хочет сказать или это все же действуют снадобья?
Энефрет, одеяло, мама…
Эти слова кажутся мне странно связанными, и когда Цилиолис снова начинает их повторять, я понимаю — и поняв, выскакиваю из сонной как ошпаренный, едва не сбив с ног стоящую за дверью лекарку.
Я залетаю в сонную Инетис на высоте ее крика, и запах здесь так тяжел, что я закрываю рукой нос, чтобы его не чувствовать.
— Открой окно, — машу я Л’Афалии.
— Она может простудиться! — бормочет она.
— Ей нужен воздух, чтобы дышать! — возражаю я, и она покорно поднимается и собирает шкуру. Поток свежего воздуха врывается внутрь, и я вижу, как Инетис вздрагивает от ледяного порыва.
— Оставь, — просит она еле слышно. — Хотя бы чуть-чуть… Подышать напоследок…
Она выглядит так плохо, что хуже уже, кажется, невозможно. Вторая половина дня, но крики не становятся тише и рожать Инетис не собирается. Я вижу, что она уже выбилась из сил, что ей все тяжелее дышать и говорить и даже, похоже, думать.
— Инетис, где одеяло, которое тебе отдал Цилиолис? — спрашиваю я, пока она пытается закутаться в покрывало. — Помнишь, то, которое он вез с собой всю дорогу до Асморанты?
— Мамино одеяло? — всхлипывает она, и я понимаю, что был прав. — Зачем оно тебе, причем здесь оно?
Она вдруг замирает и смотрит на меня. Мука, исказившая лицо, так странно вяжется с хриплым смехом, что мне кажется на мгновение, что Инетис сошла с ума.
— Нет, нет, не может быть. — Она хохочет все громче, но хватает ртом холодный воздух и в какой-то момент смех переходит в кашель. — Ты хочешь сказать…
Новый приступ боли кажется мне совсем долгим, дольше, чем предыдущие, и когда он заканчивается, Инетис уже не смеется. Она сжимает губы и долго смотрит куда-то в потолок, словно раздумывая над тем, что должна сейчас сказать или сделать.
— Оно в Асме, — говорит она. — Осталось там, когда мы сбежали, когда решили уехать в Шин.
— Почему он говорил об одеяле? — Я все еще не понимаю, причем тут оно. Сжечь одеяло? Магии не существует, никакие чары не помогли бы сейчас владетельнице земель от неба до моря и до гор. Но Инетис, похоже, понимает, в чем дело, и куда лучше меня.
— Конечно, — продолжает она, словно сама с собой. — Мамино одеяло. Бужник. Как же я могла забыть. Кто угодно бы забыл тогда.
— Бужник? — переспрашиваю я, и она кивает.
— Трава. Мама вплетала в это одеяло травы и заставляла нас рассказывать о них, когда мы собирались вечерами дома. Цили всегда успевал первым. Попутница — дорожная трава, шушорост накладывает чары скованной воли… у мамы было все дивнотравье, это одеяло плели ее Мастер и его собственный Мастер, и я должна была вплетать в него свои травы, когда стану магом.
— Так что с бужником?
— Если сжечь бужник и подышать его дымом, это поможет… — она краснеет. — Поможет раскрыть проход для ребенка.
Теперь уже краснею я.
— Мама иногда помогала людям и лошадям или коровам, которые долго не могли родить. Бужник появляется только в двоелуние, поэтому она старалась его беречь. Сейчас его не найти… Разве что у магов вековечного леса, если там еще остался кто-нибудь.
Она кусает губы, смотрит на меня, переводит взгляд на Л’Афалию.
— Похоже, Цили это и пытался сказать. Но я оставила одеяло в Асме, так что ничем уже не помочь.
— Сколько ты еще выдержишь без него? — спрашиваю я.
— Недолго, — отвечает за нее Л’Афалия. — Ребенок сидит, и он тоже недолго выдержишь. Я уже давно не слышу его сердце.
И я давно не вижу золотых всполохов на ее коже.
И как будто этих бед достаточно, на Шин идет огромное войско зеленокожих, о которых теперь уже доносят разведчики, выбежавшие в поле еще утром. Их донесения полны страха, и я разделяю этот страх.
Я оставляю Инетис и Л’Афалию одних на этот день и снова выхожу в коридор, и долго расхаживаю туда-сюда. Даже если я отправлюсь в путь прямо сейчас, смогу ли я вернуться в Шин до того, как она умрет? Смогу ли я вообще вернуться в Шин и будет ли он принадлежать Асморанте, когда я прибуду обратно?
Уже на следующее утро становится ясно, что пророчество Избранного оказалось правдой. Войска неприятеля окружили город и все продолжают прибывать. Их тысячи и десятки тысяч — спокойно перешедших Шиниру побережников, ведущих на поводках своих зеленых цепных собак.
Городу предстоит выдержать осаду, и даже Избранный не знает, чем она закончится. Он не знает даже того, будет ли жив к моменту, когда Шин покорится врагу… или все-таки отбросит его прочь, устояв под жестоким натиском.
49. ВОИН
На третий день родов Инетис уже не могла говорить и даже кричать. Л’Афалия выходила из сонной лишь за едой для нее и на все мои вопросы только качала головой. Нет, ребенок еще не готов родиться. Нет, она не знает, как облегчить боль — никто не знает. Остается надеяться только на сильное молодое тело Инетис, на то, что она справится и
