растерянность, в образе действий инспекции, попечителя и министерства, при торжестве и злорадстве большинства профессоров: последние видели во всем случившемся доказательство, что без них академическая жизнь невозможна. Министерство вместе с попечителем действовали близоруко. Решив прислушиваться к голосу профессоров, они стали слушать не голоса более благоразумных, а соображения и мнения более настойчивых. Наступил период беспокойных уступок профессорам и студентам. Ректор Иванов, человек бесхарактерный, настоящий тип кабинетного ученого, с трудом разбирался в путанице новых отношений и исполнял все придирчивые, неуместные требования как профессоров, так и студентов; также и инспектор Добров, гонявшийся за популярностью, всячески угождал несправедливым притязаниям недовольных студентов. Пользуясь своим правом частого доклада попечителю помимо ректора, он придавал делу желаемую окраску и успешно добивался своих целей. Скромные, но добросовестные университетские деятели, жаждавшие успокоения университета, оставались в стороне» (Николай Павлович Боголепов. II. Записки его супруги, Екатерины Александровны (урожденной светлейшей княжны Ливен) // Русский архив. 1906. Кн. 3. С. 387).
266
Позднее В. А. Маклаков вспоминал: «Я до сих пор точно не знаю, почему Боголепов принял против меня эту меру. Думаю, что для этого был только личный мотив. У меня с ним в его бытность ректором произошла маленькая неприятность. Возможность отплаты за нее показывает характер этого человека. Когда в 1891 году хозяйственная комиссия давала концерты уже в пользу студентов, а не голодающих, по Москве пошли слухи, что Боголепову на этом концерте будет устроен такой же скандал, как когда-то Брызгалову. Для меня было ясно, что все это вздор. Тогда мы имели уже средства об этом наверное знать, если бы это была правда. Но Боголепов, поверив слуху, пришел на концерт, окруженный кольцом педелей и распорядителей так, что подойти близко к нему было нельзя. Он не ограничился такой демонстрацией. Когда концерт благополучно окончился, он созвал тех, кто его оберегал, и благодарил их за то, что они его спасли от скандала. Я тогда был еще не равнодушен к репутации оркестра и хора, и такое публичное обращение, как будто подтверждавшее, что на концерте, где студенты были хозяевами, только полицейская сила ректора оберегла, по моему пониманию, компрометировало студенческое учреждение. Я написал Боголепову письмо, в котором его заверял, что он ошибся, и просил для достоинства университета этому слуху не позволять укореняться. Я не ожидал, что, отправляя это письмо для защиты репутации университета, я этим его, ректора, оскорбляю. Но он на это письмо посмотрел только как на нарушение дисциплины и пожаловался на меня попечителю. Об этом было много толков в Москве. Жалоба не имела последствий, так как попечитель ответил, что ректор, если хочет, может сам предать меня суду правления, где он был председателем. Для экстраординарного же вмешательства попечителя в частную переписку повода не было. Боголепов потерпел неудачу, но дождался оказии и это припомнил» (Маклаков В. А. Воспоминания. С. 181–182).
267
Зубатовщина — политика полицейского социализма, проводившаяся в России по инициативе начальника Московского охранного отделения С. В. Зубатова, которому в конце XIX — начале XX в. покровительствовали московский генерал-губернатор великий князь Сергей Александрович, московский обер-полицмейстер Д. Ф. Трепов и министр внутренних дел В. К. Плеве. В русле этой политики в целях легального решения рабочего вопроса по инициативе охранных отделений, местных учреждений Департамента полиции, создавались профессионально-просветительные организации рабочих. Попытки московской полиции регулировать отношения между рабочими и фабрикантами в пользу первых имели место еще в 1898 г. В 1901 г. С. В. Зубатов изложил в особой записке Д. Ф. Трепову, поданной им Сергею Александровичу, идею создания легальных организаций рабочих под контролем полиции с целью улучшения их быта и отвлечения пролетариата от влияния на него революционных учений. В том же году в Москве возникли две первые зубатовские организации — общества взаимного вспомоществования рабочих в механическом производстве и ткачей. В 1902–1903 гг. подобные объединения были созданы также в Киеве, Минске, Николаеве, Одессе и Харькове. Кроме того, С. В. Зубатов инспирировал создание Независимой еврейской рабочей партии, которая появилась в конце 1901 г. и рекрутировала рабочих Северо-Запада. С назначением С. В. Зубатова в 1902 г. начальником Особого отдела Департамента полиции он начал насаждать свою систему и в Петербурге, однако зубатовщина способствовала не канализированию, а дальнейшему развитию рабочего движения. В 1902 г. зубатовские организации организовали стачки на московских фабриках, а также в Минской губернии, в июле 1903 г. — всеобщую забастовку фабрично-заводских и портовых рабочих Одессы. Хотя тогда же С. В. Зубатов получил отставку, зубатовщина продолжалась и впоследствии. В феврале 1904 г. с разрешения Министерства внутренних дел был утвержден устав Собрания русских фабрично-заводских рабочих С.-Петербурга во главе со священником Г. А. Гапоном.
268
«Афинское государство» (др. — греч.).
269
См.: Fustel de Coulanges N. D. Questions historiques. Revues et complétées d’après les notes de l’auteur par Camille Jullian. París: Hachette, 1893.
270
См.: Headlam J. W. Election by lot at Athens. Prince Consort dissertation, 1890. Cambridge: At the University Press, 1891.
271
Имея в виду новонайденное сочинение Аристотеля, В. А. Маклаков позднее вспоминал: «Немудрено, что изучение этого сочинения было поставлено первой программой „семинария“ для специалистов и привлекало к нему даже посторонних людей. На этом семинарии состоялось и мое посвящение в ученый цех. Виноградов стал задавать его участникам доклады по различным вопросам греческой истории, которые совместно с ним обсуждались. Одной из первых заданных Виноградовым тем была „Избрание жребием должностных лиц в Афинском государстве“. Он поручил доклад об этом двоим: мне и Готье, впоследствии профессору русской истории в Московском университете. Материалом для разработки этих докладов должны были быть два сочинения: одно Фюстеля де Куланжа, вышедшее в издании его посмертных статей под редакцией французского профессора Жюльяна, и другое недавнее сочинение — Headlam’a „Election by lot“. Второй книги в продаже в Москве еще не было, и Виноградов давал для прочтения личный свой экземпляр. Он его и отдал сначала Готье. Я же начал работать над заданной темой, имея только статью Фюстеля де Куланжа, который развивал в ней те самые взгляды, что и в своей классической „Citè Antique“. Читая эту работу, где жребий изображался как религиозный обряд, имевший целью привлечь выражение воли богов к избранию властей, я отмечал себе слабые стороны этой теории и постепенно составил другую. Когда Готье кончил читать данный ему экземпляр и я его от него получил, я был огорчен тем, что книга Хедлама почти целиком соответствовала тому, что я сам надумал: я открывал Америку уже открытую. Но тогда меня заинтриговало уже другое. Оба сочинения были написаны до
