чтобы с недоверием, поскольку те жрецы, которым мы поведали мою историю и с которыми поделились откровениями о моем предназначении, уже видели во мне нечто большее, чем простую женщину. «Может ли смертная дева, — невольно спрашивали они себя, — обладать такой красотой и столь глубокими познаниями? Уж не богиня ли она во плоти земной женщины?»
Однако на пути, что я задалась целью проторить, имелся и камень преткновения: каждый их тех верховных жрецов — не важно, поклонялся ли он Амону, Осирису Птаху, Хонсу или кому-то еще из богов, — лелеял мечту самому стать фараоном той новой династии. И вполне могло случиться так, что ревнивые жрецы попросту не сумеют прийти к согласию, что не редкость среди соперничающих священнослужителей.
Наконец мы прибыли в Фивы, где я с изумлением любовалась чудесными храмами, возведенными сотней царей, — величественными сооружениями, каковые ныне, как поведал мне Холли, лежат в руинах, хотя великий зал колонн, среди которых я любила бродить, отчасти сохранился. Также я пересекла тогда Нил и посетила гробницы фараонов.
Стоя под луной в пустынной Долине царей, я впервые задумалась о ничтожности жизни и мирской суете. Жизнь, поняла я, не более чем сон, все ее стремления и радости ничтожны. Взять хоть этих древних царей и цариц; в свое время некоторые из них были поистине великими — люди почитали их и поклонялись им как богам, и, когда монархи протягивали свои скипетры, мир трепетал. А что теперь? Остались одни имена...
Я видела великую царицу, чью гробницу не так давно разорили грабители — не то персы, не то греки. Они размотали мумию, сорвали с нее дорогие украшения и так бросили лежать ее, ту, которая прежде считалась олицетворением мировой роскоши и великолепия, — маленькое почерневшее и высохшее существо, скалящееся из пыли, как мертвая обезьянка, образ настолько дикий и нечеловеческий, что сопровождавший нас жрец, проявив неделикатность, не удержался от смеха. Я запомнила тот смех и впоследствии отплатила ему сполна, хотя бедняга так и не понял, откуда на него свалилось возмездие.
Я, Айша, имею немало грехов на своем счету и в те времена частенько ошибалась, как, наверное, ошибаюсь и нынче. Так, я непомерно гордилась своей красотой и одаренностью, которыми была наделена более щедро, чем любая другая женщина; кроме того, я вспыльчивая, мстительная и ведома лишь своими амбициями. Клянусь, однако, всеми богами на небесах, что никогда я не ставила дух превыше плоти и не желала достичь славы иной, чем слава земная. От плоти мои грехи, ибо ее породила плоть другая, а плоть есть воплощение греха. Однако душа моя безгрешна, потому что явилась на свет от того, что безгрешно, и, завершив свои цели здесь, обремененная знаниями и очищенная страданием, она вновь возвратится к своему первоисточнику. По крайней мере, на этой надежде зиждется моя вера.
Так случилось, что здесь, в Долине царей, я дала себе клятву поклоняться Богу (потому что все боги есть один единый Бог) и использовать мир земной как лестницу, по которой я смогу вознестись поближе к Его престолу.
Я поклялась в этом, призвав в свидетели старого Нута, однако заметила, что он лишь покачал своей мудрой головой и едва заметно улыбнулся. Возможно, хотя я забыла об Афродите и зове плоти, сам он помнил об этом; не исключено, что пророк, которому открыто будущее, уже тогда что-то угадал в моей судьбе, однако открыть сие ему дозволено не было. В то время я также ничего не ведала ни о том бессмертном Великом огне, что обитает в пещерах Кора, ни о его губительных дарах. И уж тем более не знала я, что сам Нут по воле богов был потомственным Хранителем огня.
Из Фив мы отправились вверх по течению, к Филам[89] и Элефантине[90], где находилось святилище Матери Исиды и где недавно почивший Нектанеб, первый фараон этой династии (тот самый, что хотел насильно взять меня в жены), начал строить непревзойденной красоты храм этой богини. Сооружение сие завершил к сроку его сын Нектанеб Второй, с котором судьба впоследствии свела нас и которого именно мне было суждено отправить в небытие.
Здесь я целый год томилась в последних приготовлениях к тому, дабы полностью посвятить себя богине. Я постилась, очищала свое сердце и проходила различные испытания. И наконец, как-то раз, пребывая в одиночестве, я даже как бы умерла, и опустилась в пучину смерти, и пролетела через залы Смерти, преследуемая ужасными видениями, пока не узрела — или мне это почудилось? — богиню во всем ее величии и, пав к ее ногам, не лишилась чувств. Большего сказать я не могу даже сейчас, когда с того святого часа страхов и триумфа уже минуло более двух тысяч лет.
А когда я пришла в себя, то вот какие слова запечатлелись у меня в голове, хотя до сих пор не ведаю, от кого услышала их — от богини, которую я как будто бы видела, или же от некоего духа:
«Далеко на юге Ливии, в стране за Землей Пунт[91], лежит древний город, откуда пришла моя вера, и было сие еще до того, как в Египте появились люди. Туда, о Дитя Исиды, ты принесешь ее вновь, и там ты осенишь ее дыханием своим и сохранишь живой святую искру, каковая в конце концов обречена угаснуть на земле посреди тех северных снегов, на которые еще не ступала нога ни одного уроженца юга. В том краю, Дочь моя, в пустынной и разоренной стране, тебя радушно встретит Нут, мой Пророк. Там он поставлен охранять Дверь жизни, через которую ты, единственная из смертных женщин, пройдешь. Там ты обагришь свои руки кровью и там же, в одиночестве посреди гробниц, обливаясь слезами раскаяния, смоешь грехи свои. А еще из семени, что посеешь в огне в лоне мира, пожнешь ты жатву на горных вершинах посреди снегов».
Вот что я запомнила крепко-накрепко, когда проснулась, вернее, очнулась от обморока после ночи испытаний. Позже я повторила слова сии Нуту, своему наставнику, умоляя раскрыть их смысл, чего он, однако, так и не пожелал — или не смог — сделать. Правда, старик рассказал, что далеко на юге и в самом деле есть большой город, ныне разрушенный и малонаселенный, куда еще за тысячи лет до возведения пирамид пришли праотцы египетского народа. Также он сказал, что знает, как добраться в тот город морем и посуху, хотя и умолчал, откуда сие ему известно.
