вряд ли когда увидит... Не спрашивай ее имени, о Владычица, хотя тебе оно, конечно, уже известно. Эту девушку мы с Тисисфеном заметили одновременно и по воле Афродиты оба полюбили. Так случилось, что ее расположения добился именно я, а не мой брат. За нами шпионили: поползли слухи; тень пала на доброе имя той благородной девицы, ведь ей, когда она станет достаточно взрослой, суждено было стать женой царя из далекой страны, за которого ее уже просватали. Дабы спасти свое доброе имя, моя возлюбленная все опровергала, и то же самое должны были сделать мы с Тисисфеном. Она поклялась, что между нею и мною ничего не было, и, чтобы доказать это, отвернулась от меня к моему брату. Я случайно застал их вдвоем в саду. Она сорвала цветок и протянула ему, а он поцеловал руку, державшую этот цветок. Завидев меня, девушка убежала. Я же, рассвирепев от ревности, ударил любимого брата по лицу и заставил драться со мной. И мы бились. Тисисфен защищался, но как-то слабо и неохотно — словно ему было все равно, чем закончится наш поединок. Я сразил его. Поверженный брат лежал у моих ног, но, прежде чем умереть, заговорил. «Плохо дело, — сказал он. — Знай, Калликрат, брат мой любимый, то, что ты увидел в саду между той благородной девой и мною, было всего лишь постановкой, имевшей целью спасти вас обоих; я намеревался принять на свои плечи тяжесть твоего прегрешения перед законом этой страны, ибо и она молила меня об этом, и сам я того желал. Что я и сделал, за что и пострадал — ты убил меня, хотя во время нашего поединка я дважды мог сразить тебя: ослепленный яростью, ты отчасти позабыл свое искусство владения мечом. Теперь все решат, что ты застал меня домогавшимся этой девицы царской крови и, следуя своему долгу, вполне заслуженно убил меня и что на самом деле любил ее я, а вовсе не ты, как говорили люди. Но, признаюсь тебе, я и правда люблю деву сию и рад умереть, потому что именно к тебе обратилось ее сердце, а не ко мне, а еще потому, что тем самым я спасаю вас обоих... Но знай также, Калликрат, брат мой, что в час кончины боги наделили меня мудростью и даром предвидения, и я говорю тебе: ты поступишь верно, если, отринув мысли об этой даме и всех прочих женщинах на земле, найдешь покой в объятиях богов, иначе великая беда обрушится на тебя: все из-за той же проклятой ревности найдет тебя смерть такая же, как и меня самого. А теперь давай мы с тобой, оба жертвы Судьбы, поцелуем друг друга в лоб, как частенько делали, когда еще детьми играли на прекрасных полях Греции, не помышляя о смерти, и простим друг друга, понадеявшись встретиться когда-нибудь в царстве теней».
И вот мы обнялись, и мой брат Тисисфен испустил дух у меня на руках, и, глядя на него, я в тот миг хотел лишь одного — оказаться на его месте. Затем я повернулся, чтобы уйти, но тут меня разыскали солдаты из нашего отряда и увидели, что я убил родного брата. Несомненно, меня бы предали суду не потому, что мы с Тисисфеном устроили поединок, а потому, что он был старше меня по званию, и я, подчиненный, осмелившийся поднять на него меч, согласно греческому закону заслуживал смерти. Однако, прежде чем я успел предстать перед судом, несколько солдат из числа тех, кто любил меня и полагал, что я совершил справедливое возмездие, тайно вывели своего командира из лагеря, вручив все драгоценности, добытые мною на войне, и посоветовав надежно скрыться до тех пор, пока история сия не позабудется. О Царица, я не желаю возвращаться! Нет, я решил остаться здесь и сполна заплатить за свой грех! Да и в любом случае в Египте мне не простят убийства.
Он вновь помедлил, и я, Айша, облаченная в наряд богини, спросила:
— И как же затем поступил ты, который смог убить своего брата ради женщины?
— О Божественная, сознавая, какая беда грозит мне, я бежал туда, куда не смогут дотянуться руки ни египетского фараона, ни командующего греческими наемниками. Не мешкая и не обмолвившись даже словом с той высокородной девой, что толкнула меня на столь страшный грех, я бежал вверх по течению Нила.
— Почему ты отправился вверх по Нилу, а не вернулся к своему народу, о грешник из грешников?
— Потому что сердце мое разбито, Владычица, и я хотел искать милосердия и прощения Исиды, чьи заповеди уже изучил, и стать ее жрецом. Я знаю, что посвятившие себя Исиде не должны смотреть на женщин, вот и я впредь, начиная с этого часа и вплоть до самой смерти, буду жить целомудренно и не взгляну ни на одну из них, поскольку женщина запятнала мои руки кровью брата и я всем сердцем ненавижу ее.
И тогда я, Айша, поинтересовалась:
— Каким богам ты поклонялся, прежде чем твое сердце повернулось к Исиде, Небесной Царице?
— Я поклонялся богам Греции, и в первую очередь Афродите, богине любви.
— Хорошо же она отплатила тебе за твою службу, сделав убийцей родного брата, а прежде ослепив глаза твои! Итак, ныне ты отрекаешься от этой распутницы Афродиты?
— Да, Владычица, я отрекаюсь от нее навеки. Никогда больше я не склонюсь пред ее алтарем и не взгляну на земную женщину с любовью. В надежде, что грехи мои могут быть прощены, здесь и сейчас я присягаю Исиде как ее преданный жрец и слуга. Здесь и сейчас я вымарываю имя Афродиты из своего сердца; более того, я отвергаю ее дары и попираю воспоминания о ней ногами, что стремятся наконец нести мою душу к примирению.
Так говорил этот человек, голосом дрожащим и искренним, а затем умолк. Глубокая тишина воцарилась в священном храме. Сказать по правде, у меня, Айши, как и у любой женщины, поспешные клятвы вызывали сомнения, но как слуга богини я приготовилась древними священными словами жаловать этому страждущему прощение и открыть его беспокойному сердцу двери непорочности и вечного упокоения.
И вдруг в той возвышенной тишине я отчетливо услышала серебристый смех — негромкий и нежный, лившийся будто бы с небес, однако слишком тихий, чтобы наполнить помещение храма. Я огляделась вокруг, но не увидела ничего. Похоже, грек тоже слышал этот смех: он встрепенулся, оглянулся и затем вновь уронил голову на
