с которыми божества Египта, и прежде всего Исида, враждовали. Поэтому они торопились закончить подготовку новообращенного, дабы как можно скорее связать его с Небесной Царицей неразрывными узами.
Наконец обучение Калликрата завершилось, он выдержал все посты и успешно прошел необходимые испытания. И вот настал час, когда он должен был предстать перед богиней с последней исповедью и принести ей клятву.
Ну а поскольку Исида не спускалась на землю, чтобы встретиться с глазу на глаз с каждым новообращенным, необходимо было во время этой величественной церемонии кому-то, исполненному ее духом, сыграть роль богини. Как нетрудно догадаться, этим «кем-то» стала я, дочь арабского племени Айша. По правде говоря, во всем Египте по красоте, учености и изяществу равных мне было не сыскать, а посему ни одной женщины, достойной носить мантию Исиды, кроме меня, не нашлось. Недаром ведь впоследствии священные коллегии ее служителей в Египте, женщины и мужчины, единогласно выдвинули меня на пост верховной жрицы и дали мне, прежде в их среде титуловавшейся Дочерью Мудрости, новое имя: Исида, сошедшая на землю, или более кратко — Исида. Ведь свое прежнее имя Айша я утаила, дабы не открылось, что я была той самой дочерью Яраба, предводительницей племени, разбившего армию Нектанеба.
Итак, ночью, в назначенный час, меня, облаченную в священную мантию, в головном уборе с двурогой луной и головой грифа, с систром и Крестом жизни в руках, ввели в украшенный колоннами храм и усадили на трон из черного мрамора, возле которого имелась скамеечка для ног в форме круглого символа нашего мира.
Выучив свою роль и затвердив древние священные слова, каковые предстояло произнести во время церемонии, я некоторое время сидела, гадая, может ли сама Исида выглядеть более величественной и красивой. Жрецы и жрицы, увидевшие меня такой, выстроились вокруг трона и преклонили передо мной колени, словно я и есть богиня, чему на самом деле многие из них в тот момент наполовину верили.
Так сидела я в лунном свете, лившемся с высоты зала без крыши, а высеченные из мрамора боги наблюдали за мной неподвижными глазами.
Наконец я услышала звук шагов, и появилась жрица и набросила на меня белое покрывало целомудрия, расшитое золотыми звездами, которое до урочного момента должно скрывать Исиду от ее новообращенного почитателя. Жрица удалилась. И вот, закутанный в темный с капюшоном плащ, символизировавший презренную плоть, которая вот-вот будет отвергнута, скрывавший не только лицо, но и всего его с головы до ног, вошел этот неофит, ведомый двумя жрецами: один держал Калликрата за правую руку, а другой за левую. Я обратила внимание на эти его руки, потому что они казались призрачно-белыми на фоне черного плаща, и даже в неверном лунном свете мне удалось разглядеть, насколько они красивы: длинные, худощавые, сильные, но изящные; а кисть правой была чуть шире, как у всякого воина, подолгу сжимающего оружие.
Жрецы подвели грека к входу в храм и шепотом велели преклонить колени на скамеечку для ног, поднести дары и исповедаться богине, как его учили. Затем они удалились, оставив нас вдвоем.
Повисла тишина, которую я наконец прервала, прошептав:
— Кто явился навестить Вселенскую Мать в ее земной святыне и о чем молитва его Царице Небесной и Земной?
Хотя говорила я ласково и тихо, добросердечность моих слов как будто испугала грека, а может, он поверил, что и в самом деле стоит перед богиней. Во всяком случае, когда он стал отвечать, голос его дрожал:
— О святая Владычица, в миру меня звали Калликратом Красивым. Но жрецы, о Владычица, дали мне новое имя — Возлюбивший Исиду.
— И что же намерен ты сказать богине, о Возлюбивший Исиду?
— О всевечная Царица, я здесь, чтобы поведать о своих грехах и испросить у богини прощения за них, после того как прошел все испытания и снискал одобрение ее слуг. Если будет на то воля Исиды, я должен принести клятву, посвятив себя всецело и навеки любви и служению ей — ей одной, и никому другому на небесах или на земле.
— Поведай же мне о грехах своих, о Возлюбивший Исиду, дабы я взвесила их и сказала, могут ли они быть прощены или же нет, — ответила я предписанными ритуалом словами.
И Калликрат рассказал мне историю, от которой я залилась краской под своим покрывалом, поскольку все в ней было о женщинах, и никогда прежде не знала я, какими распутными могут быть греки. Также рассказал он мне о мужчинах, которых убил на войне, причем одного из них — в сражении против моего племени. Ну не странно ли, что Калликрат, участвовавший в той битве еще совсем мальчишкой, сумел сразить великого воина? Эти убийства, однако, я в расчет не приняла, потому что жертвами были враги — либо его самого, либо дела, которому он служил.
В мрачной и суровой тишине слушала я, отметив для себя, что, если не брать во внимание эпизоды беспечной любви и схваток, мужчина, стоявший передо мной, казался вполне безгрешным, поскольку в делах его полностью отсутствовала подлость или предательство. Более того, он производил впечатление человека, в котором дух поборол плоть, но который, как бы крепко ни путались его ноги в губительных силках земли, время от времени возводил очи к небесам.
Наконец Калликрат умолк, и я спросила:
— Ты закончил перечислять свои грехи? Только говори правду и не смей ничего скрывать от богини, которая видит все.
— Нет, о Владычица, — ответил он. — Рассказ о самом худшем из моих грехов еще впереди. Я прибыл в Египет, будучи капитаном греческой стражи, охраняющей дворец фараона в Саисе. Со мной также приехал и мой единокровный брат — у нас с ним один отец. Мы вместе росли, и я очень любил брата, а он любил меня. Он был доблестным воином и прекрасным человеком, хотя некоторые считали, что моя внешность более привлекательна. Звали его Тисисфен, что в переводе с греческого, моего родного языка, означает Мститель. Так его назвали потому, что наш отец, у которого я был первенцем, хотел, чтобы брат, когда вырастет, отомстил персам за его отца по имени Калликрат, красивейшего из спартанцев, когда-либо родившихся на свете. Его подло убили накануне битвы при Платеях, когда он помогал великому Павсанию принести жертву богам. Так вот, этого Тисисфена, моего брата, я собственноручно лишил жизни.
— За что же ты убил его?
— Была при дворе фараона одна девица царской крови, красавица, каких свет не видывал и
