меня бывало и раньше, — м. б. даже
не патологично при моей «конституции» — habitus asthenicus), — увеличена также и щитовидная железа, что тоже не удивительно. Миндалины в самом лучшем порядке. Врач нашел сильное нервное истощение и утомление и сказал, что «по моему состоянию он охотнее всего поместил бы меня в лечебницу, где за мной был бы хороший уход и никаких забот». Спросил меня о причинах моей нервности и о браке моем «с лицом, ему известным».
Уже в воскресенье вечером, отчасти, и в понедельник окончательно,
идя к нему, я
сама себе
дала ответ на многое[256], и когда он спросил меня: «что же Вы хотите делать?» — я сказала, что «хочу переменить обстановку». Я чувствовала душой, что для «расчистки» всего моего мира, я должна быть где-то одна, независима от внешнего, в покое. Все время мне хотелось «от всего уйти». Я только не знала,
как это сделать. Мы ведь даже карточками продовольственными связаны, т. к. их должны были сдать, как «самоснабдители». Я чувствовала, что дальше жить в такой «замусоренности», неясности я не могу, и получилось положение, доведшее меня до предельной тоски… Доктор очень одобрил мое решение, указав, впрочем, на большие трудности времени хоть куда-либо двинуться из дома, да еще так «издергавшись». Просил меня подумать о лечебнице на 1–2 недели и затем взять «отпуск». Я думала использовать время поста и уехать в Гаагу, с тем, чтобы смочь ходить в храм и хоть немного «найти себя». Я так много страдала за все это время, — так много случилось странного и удивительного в моем душевном мире, пришедшего извне, что я не могла больше давать жизни нести себя по волнам. Я просила Бога дать мне указание. Дать мне способ найти ответ. Устроить все так, как
угодно будет Богу. И я чувствую, что я должна поступить так, как мне это _у_к_а_з_у_е_т_с_я_ сейчас. Указуется помимо меня даже, просто моей болезненностью как бы.
Я должна уйти от всего, что стало таким неясным, больным, мутным, встать в другую обстановку и осмотреться, всмотреться в себя и других. Я должна дать возможность и Арнольду всмотреться и все понять. А как все это нам всем _д_а_с_т_с_я, — мы должны положиться на Волю Господа. Я ни в ту, ни в другую сторону ничего не буду форсировать и все, что случится, — приму как _у_к_а_з_а_н_и_е, как Божий _Д_а_р.
Иначе я не могу думать. Я не могу и оставаться пассивной. Это — единственно-возможный выход (не подходящее слово), который не будет мучить мою совесть. И как бы трудно (внешне, материально — в смысле еды, жилья и т. п.) ни было мне это «отхождение», я _о_б_я_з_а_н_а_ это сделать перед собой и перед Богом.
Ты никогда не должен думать, что на тебе «ответственность» за это. Нет. Как это ни странно, но это верно, что я «расчищаю» вне зависимости от тебя и твоих чувств. Мне очень трудно было отрешить внутренне эту «зависимость», — это стоило мне много силы духа, и я несомненно гораздо легче, и гораздо раньше занялась бы этим вопросом, — если бы не мучилась совестью за эту возможную «зависимость». Понял? Но я поняла и уяснила, что я обязана, совершенно вне тебя, «перед Небом и пред собой» все «выяснить». И с точки зрения такой постановки, я и приступаю. Честно, чисто, прямо, без того, чтобы форсировать. Я тебе скажу, как на духу, что это мне трудно. Очень трудно. Но это нужно. И _н_и_к_а_к_о_й_ _д_р_у_г_о_й_ «выход» — для моей совести не будет _В_ы_х_о_д. Не даст покоя. И я теперь успокоилась. Накануне поездки к доктору я говорила с А. и закончила тем, что предложила и врачу. Он понял, что между нами не то, что освящается Богом, согласился и счел мое решение правильным. М. б. ты огорчишься мной, но я не могу иначе, как так. И именно: предоставить безнажимно Провидению и… считаться с обеими возможностями.
Я чувствую, что это долг мой перед тем, что было освящено Церковью, что ушло (?), что я должна увидеть — или ушедшим, или нет. Но я должна _с_в_о_б_о_д_н_о_ предоставить, свободно увидеть. И если… _у_ш_л_о, то я тогда спокойна буду, без укоров. Понимаешь? Мне трудно это объяснить, не могу.
Я уверена, что ушло. Доктор мне сказал то же самое, признав, однако, что решение мое относительно дальнейшего поведения правильно, — во всех отношениях. Я говорила со свекром. И тот тоже согласился. Сестра мужа тоже, сказав, что таких женщин как я «одна на тысячи». Ты видишь, Ваня, как «вдруг» я принялась за себя. Но это не вдруг. М. б. ты не поймешь меня. Но постарайся! Я считаю, вернее я чувствую душой, что иначе я не могу. Например, твое предложение «пока не рвать окончательно», т. е. в зависимости от моего счастья, от чего-то личного, моего, — я не могу! Если я найду, путем чистых, честных моих исканий, что все «прошло», что нет ничего, что Господь «связал», то я не побоюсь уйти… ибо так чище! Так нужно. Если не уйду из-за условий из дома, то уйду все же… иначе! И независимо от того, что скажешь ты. Даже, если бы ты меня не захотел.
Потому и говорю, что ты — _в_н_е_ ответственности за меня.
Это лучше и тебе, и мне. Я буду просить Бога о Его милости и указаний. Пока что я дома, но надо двинуться. Предстоит мне еще одно ужасное дело: этот доктор «помешан» на модном течении — рвать коренные зубы. Просветил мои челюсти и приказал вырвать 8–9 коренных зубов! Будто бы на кончиках их корней что-то не благополучно. Это же ужас! Я еще не решилась. Написала в Берлин. Спроси Серова, можно ли полагаться на эту «модность»? Если решусь, то поеду в Haarlem и лягу в лечебницу там, а если нет, то не знаю, что буду делать. Думаю устроиться в Гааге в пансионе, с мамой. Но, конечно, надо и о доме позаботиться, как-то устроить. Хотя дома свекор сказал: «пусть сам о себе заботится и поймет что для него ты». Старик понял, что… пусто у нас… Я это увидала. Ты не волнуйся о моем здоровье: я принимаю 3 разных лекарства, берегу себя и буду беречь. Все это у меня от больной души… Все, Бог даст, пройдет. Только никогда я не могу жить с своей душой в конфликте. Все «образуется». Я переживаю своего рода кризис. И серьезнейший. И ты поймешь меня. Я верю. Поймешь, Ваня?
