class="cite">
…Вовсе не эти бани доводят народ до распутства, наоборот, они, несомненно, очень полезны для него. Сердце русского юноши не трепещет и кровь не кипит при мысли о формирующейся груди. Ему нечего вздыхать о тайных, неведомых прелестях – он уже с детства все видел и все знает. Никогда молодая русская девушка не краснеет от любопытства или от нескромной мысли, от мужа она не узнает ничего для себя нового…
И надо сказать правду, насколько непристойно держатся женщины, настолько же девушки сдержанны и скромны. В них от природы заложены задатки глубоких и нежных чувств[179].
Де Бламон подметил и другую важную деталь: русские банщицы просто мыли мужчин «тщательно и с полным равнодушием»[180], тогда как в той же Европе банщицы оказывали и услуги другого рода. Там «банщица» была синонимом дамы легкого поведения, а «сын банщицы» – оскорблением[181].
Гигиена и санитария
В XIX веке некоторые историки считали, что на Руси в быту царила вопиющая антисанитария. Однако в то же время доктор медицины Николай Богоявленский (1844–1890) провел собственное исследование, где опроверг такую точку зрения. Он изучил множество памятников древнерусского изобразительного искусства и письменности: просмотрел огромное количество летописных сводов, несколько десятков житий синодиков и проанализировал в итоге около 10 тысяч миниатюр.
Исследователь пришел к выводу, что наши предки еще с давних времен интуитивно следовали верным практикам в области гигиены и санитарии. Некоторые санитарно-гигиенические новшества они и вовсе внедрили в жизнь раньше соседей, например: употребление пищи за столом с помощью приборов; мощение улиц; использование водопровода и канализации.
«Черная смерть»
К XIV веку численность населения в Европе резко возросла[182]. Демографический взрыв привел к дикому перенаселению и в результате – к нехватке продовольствия, так что весь континент погрузился в голод. Недоедание открыло дорогу инфекциям, в том числе и знаменитой пандемии чумы 1346–1350 годов. Из-за перенаселенности, огромной плотности городского населения и ужасной гигиены «черная смерть» в Европе спровоцировала настоящую катастрофу. По некоторым подсчетам, от эпидемии там погибла примерно треть населения: 20–25 миллионов человек[183].
Четыре всадника Апокалипсиса, гравюра, ок. 1498. Слева направо: Смерть, Голод, Война и Чума.
The Metropolitan Museum of Art
В 1357 году чума проникла и на Русь, но катастрофой не стала – даже в самые тяжелые для страны моры XVII века. Петр Петрей де Ерлезунда писал, что «моровая язва» чаще появлялась на границах, чем во внутренних областях[184], – как раз из-за меньшей плотности населения и лучших традиций гигиены.
По словам Богоявленского, санитарное благоустройство городов было на высоком уровне уже в средневековом Новгороде: «“Торговище” регулярно очищалось от мусора и “коневьего кала”. Мощение улиц и площадей там проводилось уже в XII веке»[185]. Для сравнения: Лондон начали мостить лишь в первой четверти XV века.
Рынок в Нижнем Новгороде, картина П. Верещагина, 1872.
© Нижегородский государственный художественный музей, изображение 2024
Водопровод и канализацию русский народ освоил в ранний период Киевской Руси, а в Средние века эти системы «с деревянными и гончарными трубами» работали в городах Новгородской земли. Во второй четверти XVII века свинцовый водопровод появился в Московском Кремле, а на миниатюрах конца XVII века изображена труба, подающая воду в монастырскую кухню[186].
Первая сливная труба в Москве датируется 1367 годом, она вела из центра Кремля до Москвы-реки. Париж в то время был зловонным рассадником болезней: функции канализации там выполняли канавы, по которым и стекали отходы жизнедеятельности.
Искусство дистилляции русские освоили еще в XII веке, поскольку знали, что мутную речную воду пить нельзя: она причиняет «болесть и пакость во чреве»[187]. На высоком уровне была и личная гигиена. Представители привилегированных слоев общества в XVI–XVII веках полоскали рот ароматической водой, а зубы протирали влажным или сухим «платом». Соблюдали чистоту и простые люди:
В деревнях в зимнее время крестьяне держат вместе с собою разную мелкую скотину ‹…› оттого у них и дурной запах. Но для русских это благовонный бизам, что привозят из Индии и Китая; однако ж свое платье держат они очень чисто: от него совсем нет дурного запаха[188].
Стирку русские летописи упоминают с XI века: белье очищали золой, глиной, специальными растениями. По словам Богоявленского, лечебники XVI века особо отмечали некую травку, от которой «пена… исходит аки от мыла»[189]. Само же мыло было в употреблении у более зажиточных людей, и лучшее, по словам Петра Петрея де Ерлезунды, варили в Костроме[190]. Костромское «духовитое» мыло продавали даже за границу. Богатым, помимо русского, было доступно и импортное мыло: «грецкое», «гишпанское», «индейское»[191].
И конечно же, указания по поводу гигиены и санитарии давал «Домострой», притом с излишне дотошными подробностями. В книге описывалось, как надо чистить, проветривать и хранить белье, одежду, меха, обувь, как мыть, скрести, полоскать и сушить посуду и многое другое.
Менструация
Согласитесь, это странно, что совершенно естественное состояние, которое регулярно переживает половина человечества, до сих пор вызывает такую неловкость, что о нем даже неприлично говорить прямо. Тема менструации табуирована и сегодня, причем не только в русской, но и в большинстве других культур. В России ее принято называть «критические дни», «эти дни», «гости из Краснодара», в Финляндии – «брусничные дни» или «дни варенья», в Англии – «акулья неделя», в Германии – «красная армия», в Испании – «твои дьяволы». Всего около 5000 выражений в разных языках позволяют иносказательно, то есть не нарушая табу, сообщить о том, что у женщины началась менструация.
На Руси же менструацию считали временем расцвета женской силы и магии. Славяне называли ее «цвет», «женский цвет», «краски», «красный король», а о девушке или женщине говорили, что она «цветет»[192]. Некоторые филологи считают, что выражение «красны девки» тоже связано с менструацией, а вовсе не с красотой, и означает половозрелых девушек, у которых уже наступили месячные – иными словами, которые готовы к браку.
При первой менструации – например, в селе Тырново Рязанской губернии, где сохранялся обычай женского сватовства, – девушку сажали на сани и возили с криками: «Поспела, поспела!»[193] В ряде губерний в гости к ней приходили женщины и плясали на ее рубашке, расстеленной на полу. Также был распространен обряд впрыгивания в поневу:
Обряд же надевания поневы совершается в день имянин девки, в присутствии всей родни ее. В это время имянинница становится обыкновенно на лавку и начинает ходить из одного угла в другой. Мать ее, держа в руках открытую поневу, следует за нею подле лавки и приговаривает: «Вскоци дитетко, вскоци милое»; а дочь каждый раз на такое приветствие сурово отвечает: «Хоцу вскоцу, хоцу не вскоцу». Но как вскочить в поневу – значит объявить себя невестою
