плащаница обещана курфюрсту Фридриху?
— И да и нет. Да. Нет, — забормотал Дисмас. — То есть да. Можно сказать, обещана.
— Так да или нет?
Дисмас поднял кубок и заявил:
— А давайте выпьем? За Фридриха Мудрого, курфюрста Саксонии. За его здоровье, да будет оно долгим. И жизнь тоже.
— За Фридриха, — мрачно отозвался Альбрехт. — Так вот, плащаница. С какой стати она вдруг обещана Фридриху? Да и обещана ли? Мы не понимаем вас, Дисмас.
Дисмас на нетвердых ногах встал из-за стола, повернулся к плащанице и воздел кубок:
— А теперь за плащаницу… — Он сконфуженно осекся. — Кузен, а приличествует ли пить за саван Господа нашего Иисуса Христа? Вино достойное, спору нет…
— Да сядьте уже, Дисмас. — Альбрехт понемногу терял терпение. — Да-да, приличествует. За плащаницу. А скажите…
— Знаете, кузен, — перебил его Дисмас, — я всю свою мощедобытческую жизнь мечтал найти истинную плащаницу. И вот Всевышнему стало угодно, чтобы так оно и вышло. — Дисмас перекрестился. — И я предлагаю выпить за Господа Бога. Это приличествует, разумеется?
— Приличествует. Мы не сомневаемся, что Господь Бог возрадуется. А скажите, по какому праву Фридрих притязает на плащаницу?
— А ему всегда хотелось ее заполучить, — пожал плечами Дисмас и стукнул кулаком по столу. — И теперь он ее обретет! Винцо у вас превосходное, кузен.
— Я рад, что вам нравится. Вот, выпейте еще. Послушайте, вам ведь известно, что нам тоже всегда хотелось заполучить плащаницу. Совсем недавно мы просили вас договориться о приобретении шамберийской святыни.
— Совершенно верно. Просили. Да. Я помню. Да. — Он перегнулся через стол к архиепископу. — Вот что я вам скажу, кузен…
— Что?
— Как только я отвезу истинную плащаницу дядюшке Фридриху, то, если вам угодно, поеду в Шамбери, узнать, не согласится ли герцог Савойский расстаться со своей? — Дисмас рыгнул. — Ох, пардоньте. Сами понимаете, когда в Виттенберге выставят настоящую плащаницу, герцог Савойский сам захочет продать свою. — Дисмас погрозил пальцем. — Бьюсь об заклад, я сторгую ее за сходную цену. Скажу ему, мол, ваше савойство, теперь-то целый свет знает, что ваша плащаница — рухлядь, льняная тряпица, а настоящая — в Виттенберге. Нет, право, отличное винцо!
— Дисмас, послушайте нас. Нам не нужна савойская плащаница. Нам нужна вот эта. — Альбрехт указал на длинный стол.
— Знаю, знаю, — сочувственно вздохнул Дисмас. — Право же, мне жаль, что я пообещал ее дядюшке Фридриху, но теперь уж ничего не попишешь.
— Сколько он за нее предлагает?
— Дело-то не в цене, правда?
— Дисмас, я вас спрашиваю. Сколько?
— Ну, если спрашиваете, шесть сотен.
— Шесть сотен? — ошеломленно переспросил Альбрехт.
— Ага. Дукатов.
Альбрехт швырнул салфетку на стол:
— Фридрих согласился заплатить такую неслыханную цену?
— Угу, — кивнул Дисмас. — Плюс накладные расходы.
— Что за накладные расходы?
— Путь до Каппадокии и обратно — та еще одиссея. Знаете, сколько меркантильные венецианцы нынче дерут за место на корабле до Анатолии? А там надо платить караванщикам. И проводникам. Нанять охранника из мамлюков. И еще одного, чтобы охранял от первого. Жуткий край! Потом нужно платить каждому встречному и поперечному султану за разрешение…
— Да-да, мы понимаем, это, несомненно, затратное предприятие.
Альбрехт промокнул салфеткой испарину со лба, встал из-за стола и подошел к плащанице.
— Кузен, — робко окликнул его Дисмас.
— Что?
— Простите, но с вас пот ручьем…
— И что с того?
— Видите ли… Там же… святой саван Господень.
— Ох! — Альбрехт отступил подальше от стола. — Ладно. Пять сотен. И пятьдесят в счет накладных расходов.
Дисмас беспомощно всплеснул руками:
— Кузен, я же обещал ее Фридриху!
Альбрехт строго посмотрел на него:
— Кузен, вам известно, что творится в Виттенберге?
— Я же был в Каппадокии…
— С прискорбием сообщаю, что Виттенберг превратился в гнездилище ереси.
— Ох. Правда? Хм. Как скверно.
— Это чудовищно. Вынужден уведомить вас, что ваш дядюшка покрывает бесовского супостата нашей Святой Матери Церкви. Я имею в виду богомерзкого августинца брата Лютера, да смилуется Господь над его прокаженной душой.
— Да, я слыхал, что…
— Известно ли вам, Дисмас, что ваш дядюшка Фридрих отказался выдать Лютера братьям-доминиканцам для проведения дознания?
— Ай-яй-яй.
— Более того, он вообще отказывается выдать шельмеца кому-либо еще, хотя этого неоднократно требовали не только мы, но и его святейшество. Что вы на это скажете?
— Ну, я не теолог, но мне кажется это… некрасиво.
— И вы, Дисмас, собираетесь предать эту святейшую из реликвий в самое логово порока? — Альбрехт с благоговением взглянул на плащаницу и перекрестился.
Дисмас сконфуженно наморщил лоб. Затем лицо его просветлело.
— А вдруг она поможет очистить логово порока?
— Каким же образом?
— Ну, может, при виде плащаницы Лютер раскается. Или дядюшка Фридрих осознает свои заблуждения и выдаст Лютера вашим добрым братьям-доминиканцам.
— Мы не имеем права рисковать, Дисмас. И сейчас мы обращаемся к вам не как добрый кузен, а ex cathedra.
— Как это?
— Официально, Дисмас, по долгу служения. С нашей позиции архиепископа. Как полномочный представитель Святой Церкви.
— Вот оно что! Мне следует преклонить колена?
— В этом нет надобности. Слушайте, Дисмас. По совести мы не можем позволить вам увезти погребальную пелену Спасителя в Содом и Гоморру. Ни в коем случае. Таким образом, именем нашей Святой Матери Церкви мы, смиренный ее прислужник, вынуждены настоять на нашем праве владения этой святыней. Не беспокойтесь, с вами рассчитаются. Хотя, должен признать, пятьсот дукатов — воистину ошеломительная цена.
— Пятьсот пятьдесят. Там же накладные расходы.
— Как скажете. По рукам?
Дисмас неохотно кивнул:
— Что ж, грех ослушаться своего архиепископа. Так ведь?
— Тяжкий грех, — подтвердил Альбрехт.
— Значит, выбора у меня нет. Вот только что сказать дядюшке Фридриху?
— Господь всемогущий, наш Судия суровый, но правый, сам разберется с Фридрихом. А мы приложим все старания, дабы вернуть заблудшего агнца в лоно Святой Церкви.
— Бедный дядюшка Фридрих, — вздохнул Дисмас.
Альбрехт положил ему руку на плечо:
— Смиритесь. Плащанице предначертано остаться здесь. Господь вами очень доволен. Как сказано в Писании, отдавайте кесарю кесарево, а Божие Богу.{10}
— Ну, тогда конечно… — кивнул Дисмас.
10. К чертям Чистилище
В Нюрнберге Дисмас прямиком направился к своему собрату-заговорщику — доложить о проделанной работе. Успех предприятия, по старой заговорщицкой традиции, отметили перворазрядной попойкой.
— И тут он говорит: «Отдавайте кесарю кесарево…»
Ха-ха-ха-ха!
Веселье правило бал за столиком в углу «Жирного герцога».
Дюрер покачал головой:
— Надо было просить больше. Я так и знал.
— Пятьсот пятьдесят дукатов — недурственно за день работы. А вот еще, слушай. Да послушай ты! Ты слушаешь или как?
— Да.
— На следующее утро я притворился больным с похмелья. А он стал убеждать меня, что мы сговорились за четыре сотни.
— Вот говнюк! Надеюсь, ты не…
