и его плащаницу?
Дисмас содрогнулся:
— Да, дядюшка. Слыхал.
— Удивительное дело, не правда ли?
— Ну, вы и сами знаете, дядюшка, что из всех реликвий плащаницы — самые проблематичные. Сколько нам предлагали плащаниц?
— Шестнадцать.
— Вот видите.
— Однако эта плащаница уже наделала много шума. По слухам, ее происхождение относят к более ранней дате, чем появление плащаницы герцога Савойского.
— И все же…
— Дисмас.
— Да, дядюшка.
— Сколько лет мы друг друга знаем?
— Много, дядюшка. — Дисмаса припекало изнутри.
— Мне бы очень не хотелось, чтобы между нами остались какие-то недосказанности.
— Мне тоже.
— Почему вы не предложили ее нам?
Сердце Дисмаса понеслось галопом.
— Мне… Я усомнился в провенансе…
— Но это не помешало вам предложить плащаницу архиепископу.
— Его преосвященство не интересуется провенансом. Совсем недавно по его заказу сколотили лодку святого Петра. Я не думал, что он будет слишком придирчив в отношении плащаницы.
— Иными словами, вы продали ему фальшивку.
— Ну…
Фридрих покачал головой.
— Вы меня огорчили, Дисмас. Я не питаю ни любви, ни уважения к Альбрехту, — прохрипел он. — Однако он вот-вот станет князем Святой римской церкви.
Дисмас готов был провалиться сквозь паркетный пол.
— И сколько же вы с него стрясли?
— Пятьсот пятьдесят, дядюшка.
Фридрих уважительно хмыкнул:
— Да уж. Хорошо, что эту цену заплатил не я.
— Боже святый! Да я бы никогда в жизни не… Никогда. Честное слово.
— Честное? Вы смеете говорить о чести?
— До сих самых пор я ни вам, ни кому другому не продавал заведомой подделки.
Фридрих печально кивнул:
— Вы оставались честным почти до конца.
Дисмас сгорал от стыда.
— И все-таки я буду скучать по вам. Ступайте. Попросите мастера Кранаха вернуться. Пусть уже покончит со мной.
12. Славный день
Невзирая на возражения Дисмаса, Дюрер отправился на торжественную церемонию явления Майнцской плащаницы.
— Фридриху все известно, Нарс. Он-то ничего не скажет, но Спалатин тоже обо всем знает. Если пойдут слухи и нас увидят вместе…
Непреклонный Дюрер не желал слушать никаких доводов. Похоже, он считал явление плащаницы персональным вернисажем. Дисмас сдался, однако потребовал, чтобы Дюрер присутствовал инкогнито, в монашеском облачении.
— Не хочу, чтобы Дюрер сидел рядом со мной, когда кто-то из присутствующих вдруг завопит: «Святый Боже! Это же кисть Дюрера!»
Альбрехт, теперь официально Альбрехт, кардинал Бранденбургский, обставил церемонию с пышностью, достойной Второго пришествия.
По пути в собор друзья прошли мимо брата Тецеля, обычным порядком ведущего торговлю близ своего сундука.
— Свинья, — громко прошипел Дюрер.
— Молчи, бога ради, — шикнул на него Дисмас. — Сам понимаешь, без Тецеля не обойдется. Иначе зачем Альбрехту плащаница? Чтобы ею любоваться?
Они прошли на свои места, предусмотрительно занятые Дисмасом подальше от первых рядов. Снаружи прогремели фанфары.
— Всевышний остался бы доволен, — сказал Дюрер.
Дисмас насчитал двести пятьдесят участников процессии. Тридцатилетний Альбрехт, в новехонькой алой кардинальской шляпе-галеро и в алой же сутане, выглядел впечатляюще. Он произнес долгую проповедь, воздав хвалу святому Бонифацию, покровителю Майнца и земель германских, который принес христианство языческим племенам франков. Неоднократно именуя священномученика «нашим праотцем во Христе», Альбрехт тонко намекал на прямое родство со святым.
Слушая проповедь, Дюрер хмыкал и недовольно бормотал себе под нос. Под конец Альбрехт призвал всех добрых германских христиан воссоединиться во Христе и утрясти взаимные разногласия, отправив Мартина Лютера на костер.
— И все мы тут же сольемся в экстазе, — проворчал Дюрер. — Ничто так не объединяет народ, как сожжение.
Пришло время торжественного события. Под звуки ликующих песнопений плащаница взметнулась из золотого с серебрением ковчега, инкрустированного самоцветами, и, колыхаясь в клубах благовонного дыма, зависла над алтарем, удерживаемая двумя тонкими золочеными шнурами, пропущенными через блоки подъемного механизма под потолком.
Присутствующие дружно ахнули — совсем как Альбрехт, впервые узревший святыню в своем кабинете. Послышались стоны и восхищенные восклицания. Даже Дюрер оценил театральность зрелища.
— Недурно, — буркнул он.
Дисмас предсказывал по меньшей мере одно чудесное исцеление во время церемонии. На деле исцелений случилось два: прозрел слепец и пошла колченогая. Оба чуда были обеспечены заботами брата Тецеля.
Когда возопила вторая исцеленная, Дюрер прошептал:
— Я и не подозревал, что способен творить чудеса.
После торжественной церемонии для крупных жертвователей организовали фуршет во внутреннем дворе клуатра. Дисмас отправился туда в одиночку, взяв с Дюрера слово, что тот носа не покажет.
День выдался жарким. Дисмаса мучила жажда. И совесть. За доставленное Фридриху огорчение. Он жадно опустошил несколько кружек вина, одну за другой.
К Альбрехту, блаженствующему в лучезарном сиянии славы, выстроилась очередь. Всем хотелось поздравить его с чудесным приобретением. Дисмас встал в хвост.
Завидев Дисмаса, Альбрехт натянуто улыбнулся. О Дисмасе он намеренно умалчивал, тем самым связывая чудесное явление святой реликвии со своим возведением в кардинальский сан. Он протянул Дисмасу руку с массивным кардинальским перстнем:
— А, Дисмас. Славный день, не так ли?
— Точно так, ваше высокопреосвященство.
— Благослови вас Господь, — изрек Альбрехт, давая понять, что разговор окончен.
Дисмас, осмелевший от выпитого, так не считал.
— Какая великолепная и спонтанная аттестация, — заявил он.
— Что?
— Исцеления. Целых два!
— Да-да, великолепно. Был рад вас видеть.
— Надеюсь, ваше высокопреосвященство вернет свои затраты в кратчайший срок.
Улыбка Альбрехта превратилась в оскал:
— До свидания, Дисмас.
— Нет, прощайте, ваше высокопреосвященство. Я уезжаю. Домой.
— Да? — Альбрехт явно не огорчился.
— Ухожу на покой. Плащаницу мне уже не переплюнуть.
— Да, конечно. Благослови вас Господь. А теперь сделайте одолжение — посторонитесь. Каспер, графиня, как мило с вашей стороны!
13. Бесславный день
Проще было бы отправиться на юг вниз по реке, пусть и против течения, но на Рейне от Майнца до Базеля было слишком много застав со сборщиками пошлин. Именно поэтому Дисмас со своим драгоценным грузом дукатов счел благоразумным путешествовать посуху, в монашеской рясе.
Дорога займет примерно месяц: Страсбург, Базель, потом мимо Берна в Тун, оттуда через Лаутербруннен, и лишь потом крутой подъем до Мюррена. А так хотелось попасть домой прямо сейчас! В то же время долгий путь поможет угомонить не дающую покоя совесть. Ах, как неудобно получилось с Фридрихом! Стыд выедал внутренности, точно крыса. В отчаянии Дисмас вознамерился пожертвовать бесславно добытые дукаты первому попавшемуся монастырю. А что потом? Снова пуститься в охоту за святынями? Ко двору Фридриха больше ходу нет, а иметь дело с Альбрехтом невыносимо. Начать все с нуля? Торговать мощами на ярмарках? Нет уж, увольте.
В конце концов он решил, что будет молиться о прощении или, по крайней мере, о забвении и мечтать о жизни в родных местах. Бодрящий горный воздух, душистый запах хвои, весеннее разноцветье лугов, рокот ледниковых рек, свет полной
