– Я помню, – говорит Дина, – как от КГБшников мы с мамой прятали его литературу в подвале и уносили к друзьям. А ведь мне было всего-то 10–11 лет.
И во второй раз он смог съездить в Швецию к другу в гости лишь в 1992 году.
Вообще-то Лев всегда был русским патриотом. Бессребреник. Материальное положение никогда не играло ведущей роли в его жизни.
После окончания института и распределения он попал работать в больницу, где стал главным врачом.
Лев был хорошим аналитиком, диагностиком. Эрудиция его зашкаливала. Без амбиций. Совершенно не злопамятный. Вспыльчивый, но повернется и уже улыбается.
– В семье мы никогда не скандалили, – говорит Галина Васильевна. – От него всегда исходило теплое отношение ко всем членам семьи: и к отцу, и ко мне, и к дочке, которую он очень любил.
Дочку и внуков обожал.
Впоследствии его пригласили работать ассистентом в медицинский институт. Работал над диссертацией. Но ему очень не нравилось ездить в колхоз и со студентами и с преподавателями.
Однажды они должны были чистить навоз. Представляете? Хирурги, педиатры, лечебные врачи – чистят навоз? К тому же иерархия, вертикаль. А он сам привык руководить и решать вопросы. Его не отпускали, хорошо к нему относились. Но он все-таки решил уйти в свою практическую медицину, которую он, в общем-то, любил.
Приемы у него стоили немного. Очень многих принимал бесплатно. Был монастырским врачом, бесплатно. Батюшки и матушки его очень любили. Немного рисовал. В 2000-х годах заинтересовался иконописью. Писал иконы. У нас есть один монастырь, где настоятель был его духовником.
Священнослужители – высокообразованные, очень интересные люди. Многие из них были москвичами. Их привела сюда перестроечная смута. Так и осели здесь, в городе Иваново.
Когда Лев заболел и был в больнице, его исповедовал настоятель монастыря о. Валаам. От соборования Лева сам отказался, потому что его непрерывно рвало.
Отпевали Леву в Храме Серафима Саровского, где настоятелем сын известного адвоката и политика Генри Резника отец Андрей Львов (по фамилии матери). Было много народа.
На отпевании сотрудники клиники Льва очень хорошо говорили о нем – справедливый, умный. Хорошо относился к молодым специалистам. Было на отпевании много бывших пациентов Льва. Все плакали и рыдали.
Хоронили Льва в районе дачи Дины, чтобы чаще навещать. Панихиду проводил другой священник, тоже москвич, очень интересная личность.
Все поехали провожать своего любимого доктора.
Ехали длинной кавалькадой все 20 км.
Его любили пациенты. Любили женщины. Любили все в нашей семье. Любил и он свою семью.
– Я не ханжа, – говорит Галина Васильевна. – Все-таки 40 лет в медицине, но принципиально я некоторые литературные произведения его не принимала. Мужское чтиво не для меня. Люблю написанную Львом лирику, философию, чистый юмор. Но что писать – это было его творческое право.
Продолжение тут http://www.chitalnya.ru/work/1380612/
Штора (Александр Александров) – Рассказ. 19.09.2015
Сережка открыл глаза.
На стене громко тикают часы, им вторят похожие – в соседней комнате. В остальном в квартире тихо. Он здесь один.
И ничего страшного! Он же уже взрослый – шестилетка. Скоро в школу.
Взгляд скользнул по комнате. У кровати коробка с игрушками. Рядом постель старшей сестры – аккуратно заправлена. Нужно вставать.
Боязливо выбрался в прохладный колючий воздух. Натянул трико, носки и рубашку. Пошарив ногой тапочек у кровати, собрался с духом – умываться.
Осторожно, стараясь не очень шуметь, шагает через всю квартиру. Пусто. Жутко. Вокруг словно шепчет кто: «Они здесь. Они могут слышать!». По углам шорохи, скрипы, будто дышит кто.
Скованно почистил зубы, смочил холодной водой мордаху, поелозил по ней полотенцем.
Плечики неуютно вздрагивают. Спину колюче касается неизвестность. Неведомость.
Она наступает тотчас, как ты отворачиваешься.
Можно резко обернуться и посмотреть туда, где она шуршит. И ее не будет, там…. Но, она мгновенно возникнет у затылка. И за плечом.
Это самое плохое.
Малыш спешит в кухню и скоренько сооружает себе завтрак. Благо чай еще не остыл с того часа как все ушли из дома – греть не надо. Это ускоряет процесс. Осторожно, стараясь не звенеть ложкой, мешает сахар, и быстро, торопясь, жует бутерброд. Нужно спешить. Потому что все это время оно находится там. И это пугает.
Нет, не здесь – не в кухне.
Но от этого не легче. Оно, страшное, там, в других пустых комнатах.
Да и Бог бы с ним, пусть себе там будет. Сережке туда и не хочется нисколько!
Но ужаснее всего то, что оно может двинуться сюда!
В любое мгновение!
И от этого можно просто умереть. Потому что страшно!
И он бы умер, уже давно. Потому что выдержать такое напряжение маленькому человечку немыслимо! Если бы не штора!
Сережка торопливо отодвигает кружку, осторожно сползает с табуретки и, с проворством ящерицы, юркает под тюль на окне в кухне.
Замирает, прислушиваясь к тому, что творится за спиной в холодной и пустой квартире. Потом осторожно выдыхает: «Фууу-у…».
Вокруг – тревожная тишина. Она так же, как и минуту назад, пытается колоть его холодными иглами в спину. Но теперь это не выйдет! Теперь он недосягаем для зла.
Здесь – за шторой – ничто не может причинить ему вред. Никто! Потому что тут он невидим и неслышим, это волшебный занавес.
За стеклом яркий и прекрасный летний двор. Море зелени, цветы в клумбах. Пока еще пустая детская песочница. Редкие прохожие спешат мимо. Подбодрить малыша, смотрящего в окно, некому. Да и интересна ли чужим людям его ушастая мордашка?
На время Сережка отвлекается от своих тревог и с удовольствием разглядывает то, что снаружи. Однако интересного там мало, а время тянется предательски медленно.
Осторожно выглянув за тюль, мальчик сверлит взглядом часы.
Так хочется подтолкнуть проклятый механизм!
Ведь когда две стрелки сойдутся на цифре двенадцать, кончится пытка. Квартира вновь преобразится в его родной и любимый дом. Холодное и колючее нечто трусливо будет прятаться в одному ему ведомых потайных местах. А Сережка будет радостно скакать по квартире, радуясь игрушкам и удобному красивому дивану, телевизору и мягкому паласу на полу. Потому что придет главный и самый сильный, тот, кто одним своим присутствием убивает страх – отец.
Вместе они пойдут на обед в ближайшее кафе. И там будет так интересно!
Не спеша и важно усядутся за стол папины коллеги: Александр Николаевич, Борис Андреевич и Иосиф… Отчества его Сережка никак не мог выучить. «Дядя Иося» – шепчет он себе и ласково улыбается. Все будут смущать Сережку важными приветствиями и шутками по поводу того, как он проголодался. А он, млея от счастья, будет улыбаться им – таким красивым, сильным и умным папиным друзьям.
А после, за обедом, мужчины заведут серьезный разговор о важных делах. Они будут спрашивать друг друга, и высказывать мнение о каких-то неведомых мальчику вещах. И Борис Андреевич важно и серьезно будет обращаться к своим собеседникам присказкой: «И ты понимаешь, какое дело?!»
Как хочется походить на них!
Да, конечно, он будет как папа. Но говорить он будет именно так: «Ты понимаешь, какое дело?!»
Сережка улыбается своему маленькому предстоящему счастью. Он забыл о страшном.
И даже не видит того, что происходит во дворе. Он ждет.
А проклятые стрелки словно прилипли к циферблату. Показывают десять утра.
Это значит, что мальчик будет стоять за шторой еще два часа. А когда кончится обед и, ничего не подозревающий отец ласково попрощается, и снова уйдет на работу – еще вечность.
Это Сережкина жизнь – за шторой.
Россия вернулась. Она на пороге. (Юрий Алексеенко). Рассказ. 23.12.2015
На восходе солнца я увидел женщину в синем платье и пурпурном мафории с тремя звёздами. Она вышла из зари в огненном сиянии и встала костьми у истлевшей часовни, на полог земли, сирый и оскудевший. Посох Божий молодил её руку и укреплял не согбенный стан.
Я спросил:
– Кто ты, женщина?
– Я – Россия. Вернулась домой, – ответила она.
– Где же ты была столько лет?
– В плену…
– Здравствуй, Россия! – приветствую её.
– Здравствуй, народ мой. Как тебе жилось без меня?
– Плохо, – говорю ей. – Были войны и глады. Сырость и жара съедали наши тела и души. Лихоманка и жажда терзали нас нещадно. Чертоги наши вороги жгли, чернь бесовская срывала с нас живоносные кресты и гнала в бесплодные пустыни. Земля горела, реки кипели мутью. Колодцы безвожились, колосья пшеничные сохли, не набрав силу, земля солончаками пучилась. Мы, ослепшие и не путеводные, бродили без молитвы и веры меж Балтийским морем и Тихим океаном и искали тебя в себе. Терпели нужду и бесчестие. Бились за счастье других, а своего не видели почти уже сто лет. Мы хотели жить как все. Желали добра всему миру. За это он, мир жестокосердный, нас тяжко проклинал и ненавидел. Сколько раз мы спасали его от гибели. И никто нам спасибо не сказал. Только каменья метались в нашу сторону, да плевки в спину. Скажи мне, Россия, теперь всё будет по-другому?
