Тетя вновь зашагала по тихой снежной дороге. Напряжение, разлитое в воздухе, как бы передалось ее словам:
— Хоть я и живу одна, я все же иногда встречаюсь с людьми и кое-что узнаю от них. И я знаю, что у тебя была трудная, тяжелая зима.
Она замолчала, словно давая Сисс время обдумать ответ.
Нет, подумала Сисс, собираясь возразить.
— Я слышала, что ты ни с кем не общаешься в школе и отчасти даже с родителями.
Сисс быстро ответила:
— Я дала такой обет.
— Я примерно так и поняла — и, наверное, как родственница Унн должна быть тебе за это благодарна. Не надо мне о нем рас сказывать. Но к чему теперь этот обет — себя ты погубишь, а смысла в нем уже нет никакого.
Сисс молчала, стараясь понять, куда тетя клонит. Слова ее были ей приятны.
— Ты была больна, — сказала тетя.
— Они все спрашивали и спрашивали, и я под конец не выдержала. Задавали вопрос, на который я не могла ответить. Снова и снова…
— Знаю, знаю. Но не забывай, что было это в самом начале поисков, а тогда, чтобы найти хоть какой-нибудь след, надо было испробовать любой путь. Я так была растеряна, что тоже, помнишь, пыталась выведать что-нибудь у тебя. Никто из нас не задумывался над тем, что тебе это было не под силу.
— Они уже перестали.
— Да, когда дело приняло плохой оборот, этому был положен конец.
Сисс уставилась на нечеткий силуэт тети.
— Положен конец?
— Да. Ты сказала, что они перестали. Ты ведь, верно, давно уже не слышала, чтобы кто-нибудь при тебе упоминал об этой ужасной истории. А запретил об этом говорить доктор, который лечил тебя. И в школе им всем это тоже внушили.
Услышанное настолько поразило Сисс, что она едва выдавила на себя:
— Что?
Как хорошо, что мы плохо видим лица друг друга, подумала она. Иначе мы не смогли бы говорить об этом. Тетя выбрала для беседы правильное время.
— Как видишь, они отнеслись к этому очень серьезно. Ты была совершенно подавлена. По-моему, тебе надо знать об этом. И я, уезжая, решила тебе все рассказать.
Сисс все еще молчала. Наконец многое, что удивляло ее, получило объяснение. Тетя продолжала:
— Теперь, когда все уже позади, тебе надо знать правду. Теперь, когда мы перестали ждать.
Сисс воскликнула:
— Позади? Что позади?
— Об этом я тоже собиралась поговорить с тобой.
У Сисс заколотилось сердце. Однако тетя вернулась к прежней теме:
— Ты только не думай, что люди забыли Унн. Это не так, я-то знаю. Они мне так помогали, что я теперь перед отъездом в пол ной растерянности: надо бы всех их обойти и поблагодарить, но я просто не в силах, так уж я устроена.
— Да…
— Поэтому я и гуляю сегодня с тобой в темноте. Нелепо вообще-то: мне хотелось обойти всех соседей, но я боюсь показаться на людях.
Она стояла в сгустившихся апрельских сумерках и на какое-то мгновение сама показалась Сисс немного нелепой. Но нет, это не так.
— Пойдем, Сисс. Я хотела перед сном сделать большой круг.
Дорога опять привела их к домам и людям. Кое-где светились окна. Как хорошо идти с тетей! Почему я никогда не гуляю так с мамой? — задала себе вопрос Сисс. Ответа на него она не знала. Как ни любила она мать, она робела перед нею. Робела, хотя не могла бы сказать, что именно в ней ее смущало. Перед отцом она тоже робела, хотя они с ним, в общем, были добрыми друзьями. Отчего же с этой немного нелепой тетей она готова гулять хоть целую ночь?
Сисс попросила:
— Скажи, пожалуйста, что ты имела в виду, говоря: теперь это уже позади.
— Я имела в виду: для тебя.
— О, нет…
— И все же это так. Нам больше нечего ждать. Она пропала, ее нет в живых.
Хорошо, что сейчас темно. Сисс едва слышно спросила:
— Ты что-нибудь узнала?
— Нет, не узнала, как ты говоришь, но… все-таки знаю.
Сисс почувствовала: сейчас будет сказано главное. Тетя откашлялась, готовясь произнести решающие слова:
— Послушай, Сисс, прежде чем я уеду, я хочу попросить тебя вот о чем: постарайся вернуться ко всему, что у тебя было в жизни. Вот ты сказала, что дала обет. Но какой в нем теперь смысл, если Унн больше нет на свете? Нельзя тебе так связывать себя и отгораживаться от всего, из чего должна состоять твоя жизнь, только ради ее памяти. Ты лишь мучаешь себя и других, и никто тебе не скажет за это спасибо, а наоборот. К тому же ты очень огорчаешь родителей. Ты слышишь, что я говорю?
— Да, конечно!
— Вот что я тебе скажу: она не вернется, и твой обет снят с тебя.
Снова слова тети ошеломили Сисс.
— Я свободна от обета?
— Да.
— Это ты меня освобождаешь?
— Да, по-моему, я имею на это право.
В голосе тети прозвучали властные ноты. Сисс растерялась. Ей сразу стало легко-легко, но в то же время ее охватило сомнение. Тетя взяла ее за руку.
— Будем так считать. Договорились?
— Не знаю только, верно ли это.
— Верно ли это? — обиженно переспросила тетя.
— Что ты можешь освободить меня. Потому что когда я…
— Значит, вот как оно далеко зашло. Но ведь и ты сама об этом наверняка не раз думала весной?
— Конечно, но…
— Стало быть, все наладится. Теперь у меня будет чуточку легче на душе.
— Странный ты человек, — благодарно произнесла Сисс.
Она еще не смела поверить тому, что сказала тетя. Свободна от обета? Так ли это? Что она чувствует — радость или печаль? Странный ты человек, только и нашлась она сказать.
— Пойдем обратно, — предложила тетя, — будет нехорошо, если мы вернемся слишком поздно.
— Нет, мы можем ходить сколько хочешь.
Мимо них проплывал все более и более размытый узор из деревьев, домов и скал. Временами надвигались черные, словно сажа, провалы. При их приближении сердце Сисс останавливалось от испуга — что это? — и было невыносимо страшно, но всякий раз она убеждалась в том, что это лишь игра воображения, и сердце снова начинало биться, наполняясь кровью. Это мы идем, а узор стоит на месте, говорила она себе.
Голос тети:
— Я снова повторяю: ты должна чувствовать себя свободной от обета. Неправильно ты себя ведешь. Тебе так не годится. Ты совсем другая.
Не буду отвечать. Да и не надо. Но я словно из колодца вижу мерцающие звезды. Необъяснимо.
Они закончили прогулку. Была уже темная ночь. Тетя закончила свой обход. Они подходили к дому Сисс. Снаружи горел одинокий фонарь и ждал ее, не было слышно ни звука.
— Вот мы и пришли, и я хочу с тобой… — начала было тетя, но Сисс быстро перебила ее:
— Нет, я провожу тебя.
— Не надо.
— Я не боюсь темноты.
— Не в этом дело.
— Ну пожалуйста.
— Ладно.
Они снова зашагали. Спящий дом со ждущим фонарем скрылся из виду. Дорога была безлюдна. Обе почувствовали, что немного устали.
— Не холодно.
— Да, — ответила тетя.
Сисс отважилась спросить:
— Что ты будешь делать на новом месте?
Где это новое место, она тоже не знала, о нем вообще не было речи. Тетя не привыкла обсуждать с кем-нибудь свои дела.
— Ну, занятие найдется, я не пропаду, — ответила она. — Да и деньги за дом я получила. Ты, Сисс, обо мне не беспокойся.
— Не буду.
— Странный я человек, — немного погодя сказала тетя. Они уже приближались к ее дому, приближались к минуте расставания. — Странный человек. Когда пришла беда, люди сделали для меня все, а я вот хожу в темноте вместо того, чтобы по-человечески попрощаться с ними. Что ты на это скажешь? — спросила она, когда Сисс ничего не ответила.
— Что мне сказать?
— Я вот все думаю, что раз ты сегодня была со мной, то они узнают, что я тут ходила — и не просто так, а вроде чтобы поблагодарить их. Да так ведь оно и есть. Надеюсь, что ты об этом рас скажешь, и я буду тебе признательна, хотя и знаю, что так, как я, нормальные люди не поступают.
Наступил момент прощания.
Их фигуры почти слились с темнотой. Шагов не было слышно. Лишь дыхание. И, может быть, стук сердец. Они стали частицей загадочных ночных движений, легких, как дрожание длинных нитей.
Я боюсь темноты? Светлые трубачи зашагали по обеим сторонам дороги.
2. Словно капля и ветка
С кого снят обет?
Ни с кого, но…
Нет ликующего прыжка обратно к другим: вот и я! Ни с кого обет не снят. Но в жизнь как будто вторглись трубачи.
Это словно капля и ветка. С голой мокрой ветки срывается прозрачная капля и падает в оседающий тяжелый, сырой снег. Сугробы тают, а в них черная полоска — полоска черных жучков, которая пронизывает волнистый слой снега, бежит вместе с ним через холмы и долины. Странное воспоминание: на десятки километров ливнем сыплются черные жучки темной теплой ночью между волнами холодов. А сейчас все превращается в ручьи талой желтой воды или в тихие желтые лужи.
Эй, Сисс!
Далекий крик. Голос как из другого мира.
