В ночь с четвертого на пятое марта папа подозвал всех нас и бессловесно попрощался. Может быть, мне показалось, но он особенно долго смотрел на Инну. Ночью мы все трое слушали его дыхание и пытались дышать в его ритме, но это было невозможно. Утром 5 марта папа умер.
В Средней Азии весна очень ранняя. На следующий день после похорон, 8 марта, мы пошли на могилу. Все поля, что мы проходили, было кроваво-красными – цвели маки, тогда с ними еще не боролись. Похоронили папу на небольшом холме, не очень близко от дороги. Там было еще десятка два-три могил, в основном узбеков. Через несколько дней могилу обложили кирпичом и залили цементом. На другое в то время рассчитывать было нельзя.
Жизнь в Ташкенте
В конце апреля 1943 наш госпиталь получил новое назначение. Госпиталь направлялся в только что освобожденный Сочи, самое экзотическое место в России6. К этому времени немцев уже выгнали с Кавказа, и настроение было победное.
Задним числом мы теперь знаем, что радоваться было еще рано – ведь стояла только весна сорок третьего. Папы уже не было, но, тем не менее, начальство госпиталя пригласило нас вернуться в Россию вместе с госпиталем. Мы подумали и почему-то решили остаться. Как ни странно, но таково было и мое мнение. Несмотря на мой авантюрный характер, несмотря на отказ от возможности жить у моря, несмотря на необходимость расстаться с моей госпитальной и школьной подружкой Галей.
Маме помогли устроиться зубным врачом в дом отдыха в Кибрае, в том самом поселке, куда я несколько последних месяцев ходил в школу, в девятый класс. Кстати, начальство госпиталя договорилось с директором этой школы о том, чтобы всем отъезжающим ребятам, и мне в их числе, разрешили сдать экзамены за текущий год досрочно. Понятно, что серьезность этих экзаменов была такой же, как и само обучение.
Прежде чем окончательно расстаться с госпиталем, я хочу немного рассказать о некоторых его сотрудниках, а также о моих сверстниках, с кем мне пришлось прожить бок о бок, причем, в полном смысле этого слова, первые полтора года войны. Всего полтора года, но зато какие.
За полтора года сменилось три начальника госпиталя. Выезжали мы из Ростова и первый раз оказались в Средней Азии с Израилевичем, достаточно молодым и красивым человеком. Вместе с ним были его сын и “официальная” любовница, Дора. Сын Израилевича был старше меня на два-три года и, как мне помнится, по приезде в Джуму очень скоро был взят в армию, в военное училище. Отъезжали мы на Запад уже с другим начальником, военврачом 1-го ранга Рутенбергом. Рутенберг пробыл у нас начальником тоже недолго, несколько месяцев. Человек он был суховатый, но оставил о себе добрую память.
Следующим начальником была назначена врач нашего госпиталя, Ольга Георгиевна Хитарян. Ольга Георгиевна была внимательным и доброжелательным человеком, совершенно не кичилась своим начальствующим положением. Она с большим уважением относилась к папе, и именно она предложила нашей семье вместе с госпиталем переехать в Сочи. Из врачей я помню Балабанова, Блажевича, Степанову, Давидович и чету Кобызевых, Анну Митрофановну и Алексея Степановича, и фармацевта Пашинцеву, которая после смерти папы стала начальником аптеки. Еще я помню Андрея Хатламаджиева, он всегда был “особой, приближенной” к начальству, Леню Прждецкого – парикмахера, и повара Петю. Леня и Петя были большими друзьями не только во время их работы в госпитале, но и в первые годы после войны. Рассказывают, что Петя не смог пережить смерть Лени, которого якобы отравили.
Наверное, я вспомню не всех ребят, но остальные меня простят. Из девочек это были Ада Кобызева, Галя Василенко и Наташа Блажевич, из мальчиков – Вова Ткаченко, Саша Давыдович и Витя Степанов. Мама Гали была высококвалифицированной медицинской сестрой, и так получилось, что именнно она ухаживала за моим отцом в последние дни его жизни. Вова был сыном комиссара госпиталя, батальонного комиссара второго ранга Николая Ивановича Ткаченко, второй фигуры в госпитале. Когда представлялась такая возможность, то все мы ходили в школу. Мы с Галей учились вместе – я уже рассказывал о том, что значит “учились” – в восьмом и девятом классах, остальные – на класс младше, но были случаи, когда мы все сидели в одном помещении и слушали одного преподавателя. Нельзя сказать, что между всеми нами, ребятами, были постоянно дружеские отношения, но мы и не враждовали, во всяком случае, из-за девочек.
Никогда не забуду, как на второй или третий день после смерти папы Вова Ткаченко пришел ко мне и предложил пойти прогуляться в колхозный сад. Стояла весна, на некоторых деревьях появились первые листочки, но птиц уже было много. Володя лезет в карман, достает пистолет, браунинг, и говорит: “На, постреляй”. Нетрудно себе представить, что значит для мальчишки подержать в руках боевое оружие, а тем более из него стрелять. Конечно, эта прогулка имела некоторый психотерапевтический эффект и, как я потом понял, ее инициатором был отец Вовы.
Теперь о взаимоотношениях с девочками. С Галей мы познакомились еще на барже, вместе с Сеней, она нам очень понравилась, и мы с ним вдвоем начали за ней ухаживать. Потом выяснилось, что мы с Галей будем видеться часто или даже постоянно – мы оказались связаны одним госпиталем. Однако Ада мне тоже нравилась, может быть, вначале даже больше, чем Галя. Особенно после того, как она, когда наши две семьи оказались на одной полке теплушки, потребовала, чтобы ее уложили рядом со мной. Ада была волевой девочкой, и родители обычно “слушались” ее беспрекословно. Правда, ее мама, Анна Митрофановна, пару раз провела рукой между нами, проверяя, естественно, нет ли каких либо недозволенных контактов. Однако, к моменту расставания, Галя у меня все же вышла на передний план и, судя по всему, это было взаимно. В первом письме, которое она отправила в пути, еще не добравшись до Сочи, было написано (я запомнил эту строчку, потому, что тогда она была мне очень дорога): “Наши девушки часто поют «Он уехал, а слезы льются…»А у меня слезы льются потому, что он остался”.
Забегая вперед относительно времени моего рассказа, скажу, что мысли о Гале меня согревали все годы нашей разлуки, они мне казались очень долгими, а всего-то два с половиной года – сейчас такой отрезок времени кажется почти мгновением. Однако наши первые встречи в 45-м и последующие не принесли того, что мы, и я и она, ожидали.
Мы встречались после войны несколько раз в Ростове, она пару раз, будучи уже замужней женщиной, появлялась в Ленинграде. За три с половиной года, что я прожил в Ростове на исходе сталинской антисемитской кампании, нам ни разу не пришлось повидать друг друга. Тривиальная вроде, но все равно не очень веселая история. Последний раз я услышал о Гале от Саши Давыдовича, постоянно жившего в Ростове, который побывал у меня в гостях в семидесятые годы. То, что он рассказал, меня и удивило и немного расстроило. Как-то он встретил Галю и они, вспоминая обо всех наших ребятах, неожиданно для него много времени уделили мне. Галя почему-то решила рассказать ему о наших былых отношениях, о том, что она до сих пор любит меня и не может себе простить того, что мы так просто расстались.
Кое-что мне стало известно о послевоенных делах моих “соратников”, хотя кроме Гали и Саши я никого никогда не встречал. Галя и Саша стали инженерами, Ада – врачом, Витя – ученым, вроде даже защитил докторскую диссертацию, а Вова окончил военное училище и служил где-то на Дальнем Востоке.
В мае наша семья переехала в Кибрай, и мы все получили работу в доме отдыха. О маме я уже говорил, Инну взяли медсестрой-регистратором, а меня – дворовым рабочим. Круг моих обязанностей был очень широк. Начал я с того, что из обычного стула сделал маме зубоврачебное кресло с нужным наклоном, с подголовником, с подлокотниками. Мама говорила, что ей работать на нем было удобно. Я научился без алмаза, с помощью разбитого кремня, резать стекло и вставлять его в окна. Приходилось и крыть крышу. Запомнилась одна такая работа под жарким среднеазиатским солнцем, когда я периодически слазил с крыши и залпом, как лошадь, выпивал чуть ли не полведра воды. В июне лето в Ташкенте в полном разгаре, а в июле – пора плодоношения. Домик, одну из комнат которого занимала наша семья, углом входил в очень большой виноградник, чуть подальше – яблоневый сад с удивительными узбекскими яблоками. Поэтому позже я с удовольствием согласился сменить сферу деятельности и стать охранником сада. И здесь проявилась не самая лучшая, по крайней мере, в этой ситуации, черта моего характера – дотошная исполнительность. Я добросовестно исполнял свои обязанности и вовсю гонял отдыхающих из сада. Моя сестра, Инна, потом рассказывала, что многие отдыхающие, не зная о нашей родственной связи, говорили, что им очень понравился наш дом отдыха, но вот только сторож в саду уж очень противный парень. Вообще ситуация была почти нереальная: идет страшная война, а мы оказались, пусть на время, но почти в идеальных условиях. Вот только незатухающая боль: папа был недалеко, но так далеко.
