Три прибалтийских еврея – Занделис из Литвы, Вейнронкс и Ливенсон из Латвии – чудом спасшиеся от фашистов, были разными людьми и по характеру, и по способностям. Но их объединяло то, что они были выходцами из другого мира и откровенно ненавидели советскую власть. На этой почве у меня, стопроцентно советского человека, неоднократно случались с ними стычки, едва не доходившие до драки, что вызывало восторг у остальной более умной части аудитории. (Марк Одесский напомнил мне об одной такой ”баталии”, когда я, стоя на своей кровати в кальсонах, отстаивал непонятно какие преимущества командиров Красной Армии по сравнению с офицерами других армий – и это после уничтожения Сталиным руководства советской армии.)
Саша Фидельман, круглолицый, немного замкнутый умный парень. Основное его положение – это положение лежа. Удивительно хорошо знал химию. Тихий, тихий, однако на пятом курсе вляпался в историю с одной сверхдоступной студенткой, и на волне кампании за студенческую нравственность был исключен из института. Заканчивал он уже другой институт.
Фима Сендерович, нормальный еврейский парень, предприимчивый и деловой, но учился весьма слабо. Всех нас он научил подделывать печати – и круглые, и штампы. А эта “технология” для полуголодных студентов, имевших в обороте хлебные и продуктовые карточки, была очень важна. Заканчивая характеристику своих товарищей, предваряя дальнейшее изложение, скажу, что, из десяти случайно соединившихся в одной комнате соседей стали самыми близкими друзьями на всю жизнь четверо: Марк Одесский, Миша Туровер, Саша Бомаш и я.
Жизнь студента, живущего в общежитии и имеющего в качестве единственного дохода студенческую стипендию, в ту пору была очень нелегкой. Это, конечно, не то, что терпел солдат на фронте, но и совсем не то, как живут сейчас даже бедные студенты. Утро начиналось с того, что дежурный по комнате, накануне с вечера собравший у всех хлебные карточки, бежал в хлебный ларек и получал одним весом на всех хлеб. По возвращению в комнату он на самодельных весах развешивал хлеб на пайки и приступал к раздаче. Для этого выбирался кто-то, желательно из тех, кто до конца еще не проснулся, его заставляли повернуться к стенке и называть в любом понравившемуся ему порядке всех, включая самого себя. Ребята, голодные еще с вечера, как правило, тут же приканчивали свою долю, в лучшем случае с кружкой кипятка, и бежали на занятия. В обеденный перерыв мы шли в студенческую столовую и там, по карточкам, получали обед: какую-нибудь “затируху” на первое и мамалыгу или вареные овощи на второе. Изредка попадался кусочек рыбы или мяса.
Довольно часто нам давали талоны на дополнительное питание ДП или улучшенное УДП (“умрешь днем позже”) – макароны или овощи. И на этот день все. Вечером, после занятий в институте, мы были изрядно загружены чертежной или расчетной работой, но главной заботой было одно – где, у кого можно хоть что-либо стрельнуть пожрать. Именно пожрать, потому, что даже если повезет и ты достанешь, например, пару ложек крупы, то вряд ли побежишь в кубовую варить кашу, а нетерпеливо, тут же всухую, сожрешь драгоценные зерна. Если же смертельно повезет и тебе доверят в долг кусочек хлеба, то в этом случае, используя только что полученные навыки, ты с хозяином делаешь чертеж – снимаешь три проекции драгоценного вещества с тем, чтобы завтра по этому чертежу вернуть долг.
Кроме голода, студентов мучили насекомые, обязательные компаньоны войны. Сидишь на лекции и отслеживаешь, куда ползет и по дороге покусывает очередная вошь. Максимум, что ты можешь сделать – это почесаться. Раз в неделю или, скорее, в две нас водили в баню, давали маленький кусочек мыла, но главное то, что все наши вещи прожаривали в вошебойке. По-моему, большего удовольствия, чем одеть после бани теплое без вшей белье, я не испытывал. Но уже через несколько дней – ах ты сволочь, и откуда ты взялась? Не знаю, что лучше или хуже, но клопы – это страшные животные. Стоило тебе прижаться голой рукой к краю стола, как тут же на руке появлялась кровавая полоска – след от укусов десятка клопов. Но самое страшное было ночью. Какие только ухищрения не придумывали хитрые студенты, но ничего не помогало. Например, если ножки кровати изолировались от пола баночками с водой, то клопы адресно пикировали с потолка. Летом изможденные студенты пытались спастись на улице. Вытаскивали на крышу матрацы до захода солнца, чтобы матрацы немного прожарились. Но даже утром солнце в Ташкенте уже печет, ночь оказывалась короткой, и мы не высыпались. Некоторые, кто любил экзотику, устраивались на ночь в кабинах двух стоявших во дворе общежития самолетов. Мне кажется, что во второй год нашего пребывания на Куйбышева, 12, вшиво-клоповные страсти немного поутихли.
Отсутствие вступительных экзаменов, наличие подготовительного отделения, низкий уровень требований к документам привели к тому, что студенческий состав был, как правило, очень молодой. Даже я, вместо того, чтобы потерять два года, в течение которых я с госпиталем практически непрерывно перемещался, получил аттестат на год раньше, чем должен был бы получить при нормальной учебе, и стал студентом в семнадцать лет. Однако многим студентам было по шестнадцать лет, например, нашему Мише, а были даже и пятнадцатилетние. Не дети, но и не взрослые, а жить надо было самостоятельной жизнью и в далеко не легких условиях. Да, без жизненного опыта, вдали от родителей, нам было нелегко, но мы были молоды, радовались жизни, шутке и общению друг с другом. И радость общения у большинства из нас сохранилась на десятилетия, можно сказать, на всю жизнь. Вот некоторые из многих казусов, которые с нами случались постоянно и которые веселят нас, еще живущих на Земле, и поныне.
Нам не хватало еды, каждый день, постоянно – я об этом уже говорил. И мы мечтали хорошо, много поесть, и в этом отношении наши возможности казались нам безграничными. На эту тему было много рассказов и много споров. На нашем этаже жил один студент, в общем, неплохой парень, Леня Готлиб. Имея немного денег, предприимчивый характер и умение сдерживать свой аппетит, он создал реальный капитал: несколько хлебных карточек, число которых из месяца в месяц увеличивалось. Увеличивалось благодаря тому, что он “отоваривал” карточки пончиками с повидлом, которые выгодно продавал не то по 5, не то по 10 рублей за штуку. Типичная схема становления капиталиста. Пончики в авоське аппетитно висели над его кроватью, рядом мешочек с деньгами. В отсутствии хозяина мы подходили, брали пончик и тут же рассчитывались.
Однажды кто-то задался вопросом: а сколько пончиков можно съесть за один присест. Миша Туровер заявил, что он сможет съесть 50 штук. Возник спор. Условия спора были следующие: проигравшая сторона оплачивает все съеденные пончики и столько же выкладывает дополнительно, время не оговаривается, но есть надо непрерывно. Первые штук десять Миша проглотил, можно сказать, с удовольствием. Дальше дело пошло хуже, но Миша ел. Сердобольное жюри разрешило ему выбрасывать содержимое пончиков – повидло. Борьба продолжалась. Наконец Миша заявил, что ему нужно в туалет. После недолгого совещания жюри решило, что это не будет нарушением условия, если, сидя на горшке, он не прекратит жевать и глотать. Все участники и болельщики переместились в уборную. Миша ел. Сейчас я не помню, сколько штук он не доел, но проиграл. Это обошлось ему и его коммерческому компаньону того времени, Саше Бомашу, в изрядную сумму, которую они погашали не один месяц.
Вторая история тоже связана с туалетом, но на этот раз главным действующим лицом был я. Я не помню, было ли это на Укчи или уже на Куйбышева, но мне сильно приспичило. Я помчался в туалет. Находился я там некоторое время, но особенно не торопился. Однако перед выходом я обратил внимание на то, что все время был в гордом одиночестве. Загадка прояснилась, когда, выходя, за дверью я обнаружил стайку отчаянно хихикающих девочек. После этого при встрече с некоторыми из них, я замечал, что они смотрели на меня весьма многозначительно. К сожалению, это был не единственный и не последний случай проявления моей рассеянности.
К нашему Меиру иногда приходила одна девушка, не очень разговорчивая, но симпатичная. Меир говорил, что она чуть ли не его невеста. Однажды, это, скорее всего, было воскресенье, так как мы оставались дома, она стучится и входит. Мы все были на своих местах, значит на койках, все кроме. Меира. Прождав некоторое время и не дождавшись, она поднимается и уходит. Как это часто случается, сразу после ее ухода появляется Меир. Узнав, что она только-только ушла, он помчался ее догонять. Наверно, у вершителя судеб было хорошее настроение, и он решил создать комедийную ситуацию, потому, что сразу после ухода Меира опять появляется девушка, которая заявляет, что она все же решила его дождаться. И она его дождалась. Открывается дверь, появляется Меир и, ни на кого не глядя, мрачно произносит со своим прибалтийским акцентом: “Ушля п.” Раздается гомерический хохот, и громче всех смеется сама п.
