прав. Безусловный доход — та самая причина, по которой я и множество таких, как я, до сих пор не решились сделать свою жизнь лучше. А зачем прилагать какие-то усилия, если существовать можно и так?
— Это причина, по которой ты до сих пор не поставил чип?
— Это тоже причина. Но не главная.
* * *
— Наркотики — это не главная причина, — говорит парень, продолжая одной рукой держать шокер у моего лица, гладя второй рукой моё бедро. — Главная причина в том, что мне нравится делать это с такими, как ты.
Я молчу и продолжаю давить на кнопку в рукояти.
— Да не кривись ты, это даже приносит удовольствие, если принять правила… игры, — говорит татуированный и ведет ладонью по моему телу от бедра вверх, остановившись на груди, больно её сжимая.
Мне неприятны его руки, шарящие по телу, но я кривлюсь не потому, что мне противно от того, что меня лапают. Придурку с шокером лучше не знать причин, по которым на моём лице гримаса, принятая им за омерзение. Просто я чувствую, как вибронож разорвал не только кожу куртки, но и мою собственную, где-то между ладонью и локтем. Так что, выражение моего лица истолковано им не совсем верно.
Наконец-то дотягиваюсь пальцами до лезвия, торчащего из мокрой от крови дыры в рукаве и аккуратно, чтобы случайно не нажать на кнопку, достаю нож. Онемевшие руки почти не слушаются, но мне удаётся перехватиться так, чтобы лезвие упёрлось в зип-ленту и надавить на кнопку.
Теперь из рваных ран в обеих руках течет кровь. Но они свободны. И в правой, пусть и декоративный, но нож.
* * *
— Так а в «Фарматикс» почему не пошёл?
— Я же уже сказал: регулярность формирует сознание.
— Ну ты, блин. Тебе за сорок, а мне всего семнадцать. Можешь без этих умных штучек?
Он тяжело вздыхает, но всё-таки объясняет:
— Вот согласился бы я. И что? Создавал бы синтетические белки, сращивал молекулы, проверял бы новые формулы на крысах с девяти до восемнадцати, с понедельника по субботу. А в воскресенье напивался или вызывал проституток. Или вызывал проституток и напивался с ними. Стал бы одним из тысяч, стоящих у конвейера, производящего новые препараты для корпы. И так всю жизнь.
— Но ты ведь занимаешься тем же самым, только создаёшь не лекарства, а наркотики.
— Я делаю это тогда, когда хочу, а не когда надо кому-то. К тому же, как только у меня появится новая идея, я могу бросить то, чем занимаюсь и начать реализовывать идею. Там, — он указывает пальцем в потолок, — у меня такой возможности не будет. Там я буду делать то, что прописано в контракте.
— А я бы пошла, если бы позвали.
— Тебя не позовут. Ты инертная.
Я не ищу какого-то оправдания, но и не подаю вида, что меня эта фраза как-то задела. Я думаю о том, что правда может звучать обидно, если это правда о твоих недостатках.
* * *
Правда состоит в том, что я отнеслась к работе несерьёзно. Одно дело тусоваться до утра по клубам и совсем другое — заниматься раздачей компонентов того, что готовит Лис. Если признать правду о собственной глупости, она перестаёт быть обидной и становится фактом.
Даже раздав все капсулы, ты остаёшься раздатчиком. И если полиции до тебя нет никакого дела, то тем, кто остался без дозы, как выяснилось, наоборот. Получить такой урок в первый день работы — дорогого стоит.
Что ж, я подумаю об этом. Потом.
Потому что сейчас, пока татуированный увлекся выкручиванием моего соска через свитер, я бью, вынося руку из-за спины. И когда чувствую, как рвётся ткань одежды под остриём, сжимаю рукоять сильнее, активируя кнопку и приводя лезвие в движение. Три дюйма стали, смещающиеся со скоростью сорок тактов в секунду. Достаточно, чтобы самый обмудистый обмудок перестал хотеть получить с тебя хоть что-то, если не получилось получить того, что хотел.
Татуированный кричит. Шокер из его рук падает на экзопластик, которым покрыто большинство улиц, переулков, дворов и подворотен. Не ожидал. Понимаю. Но не сочувствую. Это был его выбор. И мой. Разница между нами лишь в том, что я развесила уши, а он раскатал губу. Два тупых выбора двух тупых людей.
* * *
— А клуб выбирать можно?
— Нет.
— Жаль.
— После раздачи можешь перебраться в любой, который тебе по нраву, но до тех пор, пока у тебя есть капсулы, придется тусоваться там, где я скажу.
— А как они будут меня находить?
— Тебе не нужно знать всей схемы. Так лучше для всех.
— Понятно.
— Раздаёшь всё и становишься обычной тусовщицей. Хочешь — скачи в ваших новомодных виртдансах, хочешь — флиртуй с мальчиками или девочками, кто там тебе больше по нраву, хочешь — пей, что по возрасту не запрещено. Но до тех пор, пока у тебя не закончились капсулы, ты раздатчик. Никто не требует от тебя быть букой, просто развлечения не должны превышать разумных пределов.
* * *
В самообороне нет разумных пределов. Это хорошее правило. Потому что узаконенное. Неудавшийся насильник уже перешел с крика на хрип и заваливается на меня. Лезвие виброножа, покорно дёргаясь, перепиливает его ребра, попутно превращая внутренности в фарш. В какой-то момент татуированный падает на землю рядом с «кусакой», которой совсем недавно оставлял мне ожоги.
Не очень понятно, чьей крови больше у меня на руках, — моей или его. Рёбра ладоней там, где прошелся нож, разрывая зип-ленту, выглядят, будто я пыталась почесать их о битое бутылочное стекло. Только сейчас я начинаю понимать, что это больно.
В предрассветный переулок бесшумно вкатывается электронный сторож, врубает прожектор, и я оказываюсь посреди светового пятна.
— ПОЛИЦИЯ СЕВЕРНОГО СИТИ. ПРИМИТЕ УДОБНУЮ ПОЗУ И ОСТАВАЙТЕСЬ НА МЕСТЕ ДО ПРИБЫТИЯ ПАТРУЛЯ, — орёт он дурным металлическим голосом. — ПОПЫТКА СМЕСТИТЬСЯ БОЛЕЕ ЧЕМ НА ПОЛМЕТРА В ЛЮБУЮ СТОРОНУ, БУДЕТ РАСЦЕНИВАТЬСЯ КАК ПРИЗЫВ К АКТИВАЦИИ ТУРЕЛЕЙ.
— Вовремя, блядь, — бормочу я себе под нос и сажусь на экзопластик, рядом с трупом татуированного, облокотившись на прутья решетки, к которой совсем недавно была привязана.
Полицейский патруль приземляется в отдалении спустя десять минут. В сам переулок их колымага не протиснется ни сверху, ни по земле и поэтому двое полисов входят в круг света, обойдя корпус сторожа с разных сторон. Они даже не достают пушек — система вооружения электронного сторожа отлично справляется с количеством целей, большим чем одна окровавленная семнадцатилетняя девушка.
Ладони и разорванное виброножом предплечье засыпают хитозаном — природным полимером, добываемым
