— Думаете, я пришла вас соблазнять? Или ставить вам ультиматумы? Типа: либо мы начинаем встречаться, либо я подаю на вас заявление? — меня несло. И я видела, как он тоже начинает злиться: он поджимает челюсти. Он слегка поднимается с места. Он не мигает. Его глаза впервые, впервые, загораются огнём. Ярким, искрящимся раздражением. Я раздражала его. И чувствовала от этого садистское удовольствие. Чувствуй, мудак. — А что, может, и так. Может, я сейчас на вас запрыгну!
Меня всё ещё трясло. Ему было не видно, что эти слова я произношу на последнем издыхании, заставляя себя держаться смело под огнём, когда на деле снова осыпалась. Но гнев и страх — это страшное топливо.
И уязвлённое эго.
Он, кажется, видел во мне что-то большее, чем я была на самом деле. Он ожидал, что я буду преследовать его, как любую другую свою цель — я видела это в его предупреждающем, держащем на расстоянии взгляде, но он не знал, что я в любви была как трёхлетний ребёнок. Я лучше сгрызу себя изнутри, чем буду добиваться того, кому я не нужна. Кто чётко дал это понять. Такие знаки я понимала, пусть и ничего не знала об отношениях.
Поэтому я не то что добиваться — я видеть его не могла.
Я подошла к своей парте и взяла забытый телефон. И потрясла им перед собой.
— Телефон, — выплюнула я, исподлобья глядя на него. Наверное, я была первой ученицей, кто признаётся в любви, а потом смотрит с ненавистью.
Из кабинета я вышла с гордо поднятой головой.
Но оказавшись в коридоре, я снова оказалась той, кем была на самом деле — трусливо трясущейся девчонкой с беспомощным взглядом и закушенной губой, чтобы не плакать.
Я не представляла, что мне делать. Я совершенно, чёрт возьми, не знала, что делать. И это для меня было впервые.
*
— Ну второе место — это круто же, почему она депрессует?
— Ты не понимаешь, Насвай, заткнись.
Мы сидели в туалете, и все звуки проходили мимо меня. Насвай и Вера пытались понять, что со мной, но они думали, что всё дело в конференции. Если бы только она.
Рана снова запульсировала.
Я ни разу в жизни не падала так больно. Я всегда получала, что хотела. Всегда. А то, что случилось сейчас, включило во мне какой-то деструктивный сценарий. Я была выбита из колеи. Мне хотелось орать и метаться. Мне хотелось сбежать. Мне хотелось получить это немедленно — я даже не знала, что. Но оно орало.
Чувство, что меня было недостаточно, разрывало меня изнутри. Что я должна была сделать? Что?
Я разблокировала телефон, чтобы посмотреть на время, и мысленно задала вопрос. Когда-то меня этому научила Вера. Если последняя цифра чётная — это значит «да». Если нечётная — «нет».
Я почувствовала себя ещё большей дурой, потому что последней цифрой была семь.
— Я его люблю, — выпалила я. Снова — не в силах держать это в себе. Потому что секунда, и я взорвусь.
— Кого? — испуганно спросила Насвай. Секунда, секунда…
— Ильича, — задумчиво протянула Вера, внимательно глядя на меня. Она затянулась.
Секунда…
И я расплакалась. Впервые после того дня. И слова начали вылетать из меня неконтролируемым потоком вперемешку с рыданиями обезумевшего зверя. Девчонки просто молчали.
— Я призналась ему. А сегодня, когда… когда я пришла забрать телефон, он сказал, чтобы я уходила, потому что мы всё уже обсудили, — я задыхалась. — Он подумал, что я буду его преследовать! — закричала я.
Мне казалось это таким немыслимым.
Мне хотелось его ненавидеть. Мне хотелось злиться.
Но на самом деле мне было просто стыдно. И в тот момент я себя ненавидела.
— Это очень глупо. И неправильно, — всхлипнула я слабо после того, как выкричалась. — Я…
— Это не глупо. Это случается с миллионами, многие влюбляются в учителей. В этом нет ничего такого, это просто случается, — гладила меня по плечу Вера, а я постепенно затухала. Успокаивалась. У меня щипало глаза от потёкшей туши, и начинала болеть голова. И я чувствовала себя такой разбитой, как никогда.
— Но он повёл себя как мудак. Он мог мягко тебя отшить, а в итоге…
— Нормальный учитель бы так и сделал. Но не он, — я ядовито засмеялась сквозь слёзы. — Я его ненавижу. Он смотрит на меня как на врага народа! Как будто я его изнасилую сейчас!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Тогда я не понимала, что любая неадекватность — это совсем не признак равнодушия.
— Давай я с ним поговорю, с этим клоуном, а? У меня полно друзей! — распалилась вдруг Насвай. — Они с ним побазарят на доступном ему языке — языке боли. Косинус-синус-ебало-минус.
Я засмеялась. Это было непривычное чувство — когда тебя поддерживают. Но легче от этого не становилось.
— Я больше не хочу видеть его. Не хочу заниматься физикой. Я не хочу ничего, что с этим было бы связано, — говорила я, чувствуя, как оно ноет. Проигрыш. Второе место. Александр Ильич.
Миша был прав, когда говорил это. Что когда у меня что-то не получается, я топаю ножкой и убегаю, рыдая, как ребёнок. Я решила так и поступить.
— И не надо его видеть, — сказала Вера, и вдруг я увидела, что глаза у неё загорелись. — Мы сегодня напьёмся. Насвай, зови нас к себе в компанию. Мы должны так нажраться, чтобы ничего не помнить.
— Да, — вдруг сказала я. До этого момента я даже помыслить не могла об алкоголе и чём-то таком. Я думала, что это для отбросов. Но я теперь и сама почти отброс. Теперь мне было плевать. Мне казалось, что моя жизнь закончилась.
— Отлично! Они созрели! — воскликнула Насвай. — Я звоню Гришане, чтобы доставал самогон деда.
— Не, ну с самогоном ты поторопилась, давай пиво или шампанское… Насвай!
Комментарий к О гадании по числам и глупости
хей, это снова я со своими вопросами - да, авторке опять неймётся поболтать. если нетрудно, напишите: что вы чувствуете от этой работы (если что-то чувствуете, конечно)? чего вы от неё ждёте? что она для вас вообще такое? мне жуть как интересно, для сбора статистики так сказать
========== О девочках-манифестах, вишне на замëрзших губах и крыльях ==========
Ноябрьский холод, который больше был похож на зимние морозы, обжигал щёки и пальцы, на которые я горячо дышала, безуспешно пытаясь согреть. Всё оказалось покрыто снегом слишком быстро — буквально два дня назад ещё шли дожди, и я несчастно смотрела на серое небо.
Теперь я смотрела на то, как огромные хлопья снега падают на бетонные плиты и арматуру старой военной базы. Мы пришли сюда пить водку и пиво «Белый медведь».
Здесь пахло сыростью, бычками сигарет и почему-то кострами. Вдалеке, совсем на окраине Черёмухино, виднелись только заснеженные леса, и откуда-то из-за деревьев в белое небо поднимались чёрные клубы дыма.
«Юль, здесь в прошлый раз какую-то девочку зарезали… Юль, туда только эти наркоманы ходят! Из соседней школы, клей тут нюхают… Как говорит Ирина Васильевна, трудные ребята…»
«Это Насвай с ними шастает, мы-то че туда попрёмся, ты нормальная вообще, нет? Ну хочешь я тебе просто пива куплю, на лавочке выпьем?»
Голос Веры звучал в моей голове эхом рассудка. Сейчас глаза Веры были напротив меня, как всегда, строгие, внимательные, настороженные. А сама Вера была в окружении троих ребят-наркоманов из соседней школы, которые сейчас смеялись дебильным смехом, переговариваясь будто на каком-то другом языке, и разбивали о бетон бутылки.
И у меня было ноль рефлексии по этому поводу. Моя кровь гудела, ударяясь о стенки воспалённых сосудов, как волны шторма о корабль. Я сейчас не то что бы хотела слушать голос рассудка — мне сейчас на весь мир вообще было фиолетово.
— Ты чё, никогда не была здесь? — спросили прокуренным голосом, прижимая чересчур сильной рукой к боку. Подняв голову, я увидела только веснушки на побелевших щеках и оттопыренное из-за дурацкой оранжевой шапки ухо. Огромное, красное ухо.
А потом перевела несчастный взгляд на других ребят. А вот и остальные наркоманы. Щуплые мальчишки в штопаных чёрных куртках, слишком худые, чтобы соответствовать тем историям, которые ходили из уст в уста о ребятах из соседней школы. Якобы именно там избивают до потери сознания, вбивают циркули в пальцы на уроках, разбивают головы арматурами.
