А иногда к Отто выходил сам шеф-повар, чтобы спросить, достаточно ли прожарена дичь, не суховата ли. В этот момент ощущение своей значимости у Шнейдера возрастало настолько, что он засовывал повару в карман белоснежной куртки неприлично крупную купюру. Это вызывало легкий упрек последнего, выражавшийся в комичной угрозе пальцем. Но Шнейдер демократично постукивал повара по плечу, и все «обходилось».
Сегодня он заключил отличную сделку и был очень доволен. Дела, если не считать «казуса» с медальоном в России, в общем-то шли неплохо. Более того, Отто был уверен, что рано или поздно он получит «Анэс». И главным было то, что дело удалось замять «малыми деньгами» и без особых проблем.
Отто был доволен и решил, что имеет полное право расслабиться за обедом. Побыть одному, без компаньонов и приятелей. Ему нравились эти моменты, когда он обедал один, а вокруг него крутился целый штат официантов. Обслуга «Мишлена» знала эту его слабость и с особым, всегда вознаграждаемым усердием потакала ему.
Шнейдера считали чудаком. Почти все знали, что он – меценат, который тщательно скрывает это. Огромное количество начинающих поэтов и художников пытались попасть в «поле его зрения». Но для этого им, как правило, не хватало таланта.
На самом деле Отто Шнейдер был аферистом. Долгое время он держался на плаву и имел неподмоченную репутацию, потому что работал только в «белых перчатках», имея при себе целый штат рядовых исполнителей, людей, в основном талантливых и разбогатевших с его легкой руки. Так что с этой точки зрения, возможно, его и можно было назвать меценатом.
Этот элегантно одетый высокий мужчина нордического типа производил впечатление надежного, добропорядочного и при этом весьма добродушного человека.
У него была жена, помешанная на собственной красоте и сделавшая к сорока годам двенадцать пластических операций. В отличие от Отто, который любил говорить: «Странно ощущать, что у всех есть проблемы, а у меня нет», у нее была одна проблема. Этой проблемой были руки, которые, несмотря на то что их каждую ночь запаковывали в перчатки со специальными средствами, выдавали хозяйку настолько, что иногда она в полном отчаянии грозилась отрубить их. А последнее время то ли от постоянных масок, то ли от возраста к ним прицепился артрит.
В этот вечер Отто не хотелось возвращаться домой. Горничную жена отправила на какой-то частный аукцион во Францию. В общем-то горничной эта женщина никогда и не была, поскольку уборку в их громадной квартире производил по вторникам и пятницам целый выездной штат обслуги из фирмы, которая обслуживала их вот уже десять лет. Скорее, жена использовала ее как компаньонку, упорно при этом называя горничной. Тупая фригидная кукла, как мысленно он окрестил свою жену Хельгу, «достала» его своим упрямством, вечным нытьем о дурацких проблемах и рассказами о поклонниках и глупых, рано состарившихся приятельницах, по сравнению с которыми она, конечно же, была как девочка. Иногда жена «доставала» его настолько, что он готов был сломать ей ее тонкую, неестественно длинную и вечно унизанную колье шею. Но вместо этого он, как правило, выполнял свой супружеский долг, точно зная, что все охи и ахи, которые издавала его «любимая», были наигранными, как и оргазм, который она имитировала просто артистически. Жена ненавидела горничную за ее академическое образование и способность моментально улавливать некачественную вещь на аукционе и в ювелирном магазине. К тому же горничная великолепно разбиралась в мехах и фарфоре. Поэтому жена Шнейдера часто брала ее с собой в качестве компаньонки и вынуждена была покупать ей приличный гардероб. А еще она терпела связь своего мужа с этой женщиной. И единственное, что позволяла себе, так это «вопить от страсти» во время очень кратковременных отношений с ним.
Во втором часу ночи Хельга вдруг проснулась. Женщина уже с вечера чувствовала себя нехорошо. Ее мучило все: и августовская жара, и депрессия, и эти вечные перчатки по ночам. Сегодня она решила не делать традиционную ночную маску для рук. Приняла душ, чуть-чуть смягчила кожу кремом, выключила кондиционер, звук которого раздражал ее, раскрыла окно и рухнула на постель. И вот что-то разбудило ее. Хельга посмотрела сонным взглядом по сторонам и заметила в раскрытом окне, которое было на втором этаже, какую-то тень. Она тут же привстала на постели, опершись на руки и замерев от накатившего на нее ужаса. Сквозь просвет между плохо закрытыми шторами на нее смотрело темноглазое мужское лицо. Это был почти мальчишка, который ничего не предпринимал, а просто умоляюще смотрел на нее. Сердце ее бешенно подскочило. Разрываясь между огромным желанием закричать на весь дом и жуткой волной похоти, неожиданно нахлынувшей на нее, Хельга осторожно встала с постели и затем решительно подошла к окну. На лице ее застыло выражение удивления. Но связано это было не с человеком, смотревшим на нее с другой стороны окна, а с тем, что происходило внутри ее. Это было ощущение, которое она не испытывала уже лет десять.
Теплая волна желания заполнила низ ее живота и запустила работу гипофиза. Все произошло против ее воли и неслось теперь, как полноводная река.
И Хельга не могла сопротивляться. Глубоко дыша, она смотрела в огромные темные глаза гостя. А парень продолжал умоляюще смотреть на нее, держась одной рукой за карниз, а другую то и дело прижимая к сердцу. И вдруг жена Шнейдера вспомнила, что он очень похож на инструктора из Баттерфляя, того фитнес-клуба, от посещений которого она отказалась полгода назад по какой-то весьма веской причине. Тот парень, как ей тогда казалось, был определенно к ней неравнодушен, но боялся признаться ей. Испугавшись, что у него онемеет рука и он свалится вниз, покалечив свое красивое тело (а инструктор был чертовски красив), жена Шнейдера пошире распахнула окно и, ухватив парня за куртку, затянула его в комнату.
После полугода разлуки он показался ей еще красивее.
– Майн либе, – пробормотала она, срывая с него куртку и представляя, как ошарашена будет горничная, когда он утром пройдет мимо нее к главному выходу.
«Непременно к главному выходу! – думала Хельга, расстегивая молнию на его джинсах. – Непременно!»
И тут вспомнила, что горничной в доме нет. Она замерла, лицо ее превратилось в холодную маску, а сексуальный голод неожиданно исчез с такой же молниеносной быстротой, с какой и появился.
С отчаянной решимостью, словно утопающий за соломинку, Апраксин схватил ее и прижал к
