— Возьми, хазрет, угощайся!
Мулла вдруг застеснялся:
— Князь-кунак познатнее меня!
— И ему окажем честь, но начинаем по обычаю со священнослужителя. — Ильмурза жирными пальцами положил кусок конины мулле в рот.
Асфандияр принялся уписывать за обе щеки сладчайшее мясо, но оторвал кусочки и вложил в рот хозяину и соседу справа, важному старцу.
И началось взаимное потчевание по всему табыну — гости угощали с подчеркнутой любезностью друг друга, с их пальцев капали жир и сок, щеки и бороды замаслились, они жмурились и громко чавкали от наслаждения.
Вдруг вскочил шальной Азамат, схватил кусок золотистой от жира конины и пошел к князю.
— Эй, сын генерал-губернатора, уважай наши обычаи! — И сунул мясо под нос отпрянувшего Волконского. — Наша махан хараша, смачный махан, язык проглотишь! — Парень чисто говорил по-русски, но сейчас из озорства коверкал слова.
Кахым поспешил на помощь, обратившись к отцу:
— Атай, князь не привык сидеть на подушке поджав ноги, он не умеет рвать мясо руками.
Ильмурза цыкнул на Азамата так, что тот отскочил, и велел принести стол и стул. В сторонке, у самого крыльца накрыли стол скатертью, принесли посуду, Кахым ножом нарезал баранину на мелкие кусочки, извинившись, что придется подцеплять ложкой — вилки в обиходе старшины юрта не водились.
Волконский с удовольствием занялся действительно наисвежайшей и вкусно сваренной бараниной, благо гости на него уже не обращали внимания, а урядник показал Азамату внушительного размера кулак, и тот стих, грызя кость, выбивая из нее мозги.
С женской праздничной скатерти, расстеленной по паласам, слышались веселые возгласы, смех, прибаутки, но князь Сергей пировавших там женщин не видел, — они сидели за занавеской.
Лишь старшая жена Ильмурзы Сажида показывалась время от времени, окидывала строгим взглядом трапезу, отдавала команды служке. И по ее сигналу, когда гости насытились, мальчик-служка собрал опустевшие чашки и миски, ложки, собрал скатерть. Невестка Танзиля с подружками вытряхнули скатерть, а кости из чашек и мисок собрали и раздали столпившимся за забором деревенским мальчишкам.
Но Азамат не желал отдавать кость, а обсасывал ее, кончиком ножа выковыривал из нее мозги, стучал о рукоятку ножа.
— Да он голодный! — сказал Волконский. — А мне совал мясо!
— Народный обычай! — заулыбался Кахым. — И голодный башкир преподнесет гостю лакомый кусок. Азамат сделал это неуклюже, извините… И кровного врага, пока тот в его доме, башкир потчует самыми жирными блюдами.
Кахыма позвала мать:
— Бишбармак готов!
Сын заторопился, и вскоре перед гостями появились деревянные миски, расставленные Кахымом и служкой, с крупно нарезанной лапшой-салмой, с кусочками вареного мяса, все это было перемешано и обильно полито тузлуком[18]. Гости брали яство пятью пальцами и клали себе в рот, чмокали от удовольствия, — жир стекал по рукам до локтей, они слизывали его и опять тянулись к мискам.
Князю подали отдельно приготовленное кушанье — из барашка.
— А ложка?
— Бишбармак! — поднял и растопырил пальцы Кахым. — Биш — пять, бармак — палец. И едят это кушанье пальцами. Обычай! — Он извинялся и настаивал на том, чтобы гость подчинился национальному обычаю.
Сергей Григорьевич вздохнул, отвернулся и стал осторожненько, пальцами брать кусочки баранины и салму. Жевал он бесшумно и непрерывно вытирал батистовым платком и рот и пальцы.
— Вкусно! Очень вкусно! — искренне признал он.
Кахым так и засиял, побежал сказать матери и Танзиле, что князю бишбармак понравился.
А на скатерть уже ставили чаши с наваристым золотистым бульоном.
Гости еще отдувались, вытирая рукавами масленые губы, а Кахым уже принес деревянный жбан с кумысом.
— О-о-о!.. — с восторгом простонали изнемогавшие от жажды и старики, и мужчины помоложе.
Ильмурза покрутил мешалкой, чтобы взбурлить игристый напиток, деревянным черпаком налил кумыс в чашку, глотнул, сладостно закрыл глаза.
— У-у-у шайтан, поспел, в самой поре!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Он разливал пенистый кумыс истово, торжественно по деревянным чашкам, а Кахым и служка разносили, гости с нескрываемой жадностью припадали губами к краям и сосали-сосали-сосали, а оторвавшись, переведя дух, требовательно смотрели на хозяина — надо, мол, подлить божественного нектара…
И Кахым еще приволок вместительные жбаны.
Князю он налил полчашки, для пробы. Волконский пригубил и вежливой улыбкой поблагодарил его.
Ильмурза осведомился:
— Ваше сиятельство, нравится ли вам наш башкирский кумыс?
— Очень нравится! — кивнул Волконский.
— А чего же до дна не выпил? И-эх, не понравилось? Ну поживешь с недельку и привыкнешь!
— Обязательно привыкну, — согласился князь.
Принесли величественный пузатый самовар. Гости приступили к чаепитию и тешили утробу китайским настоем долго и прилежно.
«Эдак и лопнуть можно», — подумал Волконский.
Однако никто не лопнул.
Неожиданно за воротами послышалось ржание лошадей, стук копыт, звяканье уздечек и стремян, и мальчишки с восторгом закричали:
— Буранбай приехал!.. Сам Буранбай пожаловал!..
А через минуту-другую во дворе появился статный джигит в военной форме, с окладистой бородою и выразительными задумчивыми глазами.
Его встретили с шумной радостью, гости вставали с паласа, кланялись, а иные и обнимали, возглашая:
— Ассалямгалейкум!
— Ваалейкумассалям!
— Милости просим!
Буранбай здоровался, расточал улыбки, сам обнимал старцев и пожимал руки мужчинам помоложе.
— Как поживаете, люди божьи?
— Мы-то, милостью Аллаха, живем пока благополучно, а ты как служишь там, на кордоне?
— Вашими молитвами, отцы, вашим заступничеством!
Ильмурза, не вставая, лишь улыбнулся ему:
— Айда, Буранбай, проходи, ты мой желанный гость!
— Рахмат, агай, большое спасибо!
Волконский заинтересовался приехавшим военным.
— Кто это? — обратился он к Кахыму.
— Начальник дистанции Буранбай, прославленный башкирский кураист и певец.
— A-а! Слышал… Как видно, любит его народ. Познакомь меня с ним.
— Сейчас. Пусть гости немного успокоятся.
А Буранбай, обойдя застолье, остановился возле молодого муллы.
— Впервые вижу на таком пиршестве.
— Карагош-мулла, — объяснил Асфандияр.
— Именно таким я и представлял себе внука знаменитого Киньи Арсланова, — уважительно сказал Буранбай. — Рад познакомиться!
— А я мечтал о встрече с вами, агай! — пылко воскликнул мулла.
— В честь кого собрали табын? — поинтересовался Буранбай у Кахыма.
— В честь сына генерал-губернатора князя Волконского!
— Если не ошибаюсь, он штаб-ротмистр? — Буранбай выпрямился и, чеканя шаг, подошел к Волконскому: — Ваше…
— Не надо, есаул, — остановил его князь. — Здесь я частное лицо, гость старшины юрта и его сына Кахыма. Так что называйте меня Сергеем Григорьевичем.
— Слушаю! — щелкнул каблуками Буранбай.
Хозяину шепнула старшая жена Сажида:
— Атахы, надо бы поднести угощенье Буранбаю.
— Мать, он хочет поговорить по душам с молодым муллою и с нашим сыном. Пусть делает, что ему угодно.
Кто-то из гостей неосторожно заметил:
— Что за пир без песни? Пусть Буранбай исполнит любимые нами мелодии.
Мулла Асфандияр строго остановил нарушителя обычая:
— Скатерть раскинута в честь молодого князя. Ради него мы сюда и собрались. Песням свое время.
Ильмурза угодливо подхватил:
— Справедливы твои слова, святой отец! Сейчас принесут чая погорячее со свежей заваркой!
Гости без лишних слов вновь занялись чаепитием.
16
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Через две недели после пира из Оренбурга пришло письмо от Григория Семеновича: отец напомнил, что молодому князю пора возвращаться домой.
Сергей соскучился по отцу и по привычному укладу губернаторского дома, с размеренным бытом, поваром, лакеями, камердинерами, но и не собирался так рано прерывать путешествие, его все сильнее интересовали башкиры, их патриархальный уклад жизни, их воинственность и простодушие, ему хотелось поглубже узнать историю народа, его былины и сказания, песни.
