Но ослушаться отца невозможно.
К молодому Волконскому в доме старшины привыкли, подкупала простота и учтивость его обхождения, его любознательность — Кахым переводил ему пословицы, прибаутки, слова песен, а князь записывал все в большую тетрадь в клеенчатом переплете.
Настал день отъезда.
С утра в дом старшины шли аксакалы, чтобы попрощаться с гостем. Женщины издалека бросали на него ласковые взгляды, но подойти ближе не могли по обычаю.
Разговоры велись степенные:
— Его отец, генерал-губернатор, с самим царем знаком, а сына воспитал в простом духе.
— Слава Аллаху, Кахыма с собою не увозит!
— Хороший, душевный молодой князь! С недельку бы еще погостил.
— С отцом не поспоришь — вызвал.
Тройка на рысях подкатила к крыльцу. На козлах — вездесущий Азамат. Как это он ухитрился стать кучером? Но непомерная гордыня Ильмурзы заставила его усадить молодого князя в свой тарантас, запряженный самыми неистовыми конями из табуна старшины юрта. На казенном тарантасе, на казенной тройке повезли в Оренбург подарки и Ермолаеву, и чиновникам губернской канцелярии, и закадычным дружкам Ильмурзы.
Князь со всеми пришедшими попрощался за руку, а женщинам, толпившимся во втором дворе, поклонился, приложив руку к блестящему козырьку военной фуражки, что их умилило.
Напоследок князь обнял и трижды поцеловал в щеки Ильмурзу.
— Спасибо за все, спасибо!
Старшина до того растрогался, что прослезился.
— Вам спасибо, ваше сиятельство! Следующим летом опять приезжайте, милости просим, вместе поедем на кочевье с табунами.
— Бог даст — приеду, — улыбнулся Волконский. — Кумыс приеду пить. Привык к кумысу, очень нравится, так и тянет глотнуть.
Аксакалы и Ильмурза так и засветились от удовольствия.
От летней кухни спешила запыхавшаяся старшая жена Сажида с увесистым бурдюком кумыса — подарок князю, но сама она передать князю не могла, а вручила мужу, и Ильмурза с поклоном поднес его Волконскому.
— Будь здоров, сынок Сергей, — сказала Сажида, прикрыла рот углом платка и отошла.
Старшина кряхтя, бережно положил бурдюк в тарантас, под козлы, объявил хвастливо:
— От девяноста девяти болезней кумыс исцеляет! Это — на дорогу, и в Оренбург еще пришлем, а к будущему лету, к приезду наготовим самого сладкого, самого полезного!
Кахыма князь обнял перед самым отъездом, поцеловал, а уже из тарантаса сказал таинственно:
— В Петербурге увидимся! — А затем и отцу обещал: — На следующее лето приеду к вам вместе с Кахымом.
Ильмурза ничего не понял, но на всякий случай расплылся в елейной улыбке.
Работники распахнули обе створки высоких ворот, Азамат дернул вожжи, звякнули, залились дорожной песенкой колокольцы, лошади плавно вынесли тарантас на улицу, а затем помчались во всю прыть. Позади, на некотором расстоянии мчались джигиты конвоя.
У домов, как и в день приезда, стояли жители, кланялись князю, на этот раз не по обязанности, а от чистого сердца.
Оглядываясь, Волконский помахал рукой старшине, Кахыму и аксакалам, стоявшим у ворот, а жителям аула он улыбался, прикладывая ладонь к козырьку. У него защемило сердце: придется ли еще приехать в башкирскую деревню, повидаться с такими бесхитростными, поэтическими людьми?..
А лошади несутся сломя голову — они застоялись в конюшне Ильмурзы, они могучие, выносливые. Азамат изредка, для порядка, поднимает кнут вверх и посвистывает. Позади, в клубах пыли летят во весь опор всадники.
Князь задумался о судьбе башкирского народа. Как помочь им? Иностранные купцы за бесценок скупают их земли, от них не отстают и наши отечественные помещики, заводчики, чиновники всех рангов. Что же останется через десятилетия башкирам? Горы и угрюмые леса. Поневоле взбунтуешься!..
— Господин князь! Бачка! — Азамат коверкал русское слово «батюшка». — Скажи мне…
— Да, что тебе? — спросил Волконский, как бы очнувшись от дремы.
Азамат перевел тройку на ровную рысь и повернулся лицом к князю.
— Ты живешь в Петербурге?
— Да.
— И царя видел?
— Конечно, видел, и много раз.
— О-о! — воскликнул потрясенный Азамат. — И царь тебя знает?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Еще бы! Разговаривали наедине. Гуляли. Катались верхами.
— А меня царь не знает!.. — пожаловался Азамат. — Наверно, и не слышал обо мне. А встретил бы, узнал бы, глядишь, назначил бы тысяцким или дал бы званье зауряд-хорунжего.
— А тебе хочется быть начальником?
— Еще бы!.. Я же на войне был. Ранен!.. Если не веришь, смотри! — Азамат высоко задрал рубаху, чуть не на голову, и показал багровые шрамы. — Французов рубил! И никакого поощрения.
— Воинское звание и без царского волеизъявления дадут.
— О-о! — Азамат недоверчиво покрутил носом. — Без царского указа?.. Нет, с царским указом надежнее. Ты, бачка, приедешь в Петербург, замолви у царя за меня словечко. Передай царю мой салям[19], скажи, что Азамат храбро воевал. Скажи, забыли джигита.
«Вероятно, он и выламывается от обиды», — подумал князь Сергей.
— Объясни мне, бачка, — не унимался Азамат.
Урядник конвоя, горяча коня, догнал тарантас и напустился на кучера, бранясь по-башкирски:
— С чего ты привязался к их сиятельству с вечными своими жалобами?
— В кои-то веки и встретился с умным человеком! — вспыхнул Азамат.
— Эдак мы и послезавтра до Оренбурга не доберемся! От генерал-губернатора ведь мне попадет, не тебе! Погоняй!
Азамат бросил на начальника конвоя злой взгляд и хлестнул лошадей кожаным кнутом.
— Но-о, резвые!.. Но-о, лихие!
17
Проводив князя, Ильмурза пригласил сына в горницу, кряхтя опустился на подушку, лежавшую на нарах, и осторожно осведомился:
— Их сиятельство пригласили тебя в гости?
— Нет.
— Почему же князь упомянул о встрече в Петербурге?
— Он советует мне поступить в петербургскую военную академию, — сказал Кахым, стоя у дверей: без разрешения отца он не смел сесть на нары.
— Разве нашего брата башкира возьмут туда?
— С хорошими отметками возьмут. А русским языком я владею почти свободно.
— А князь поможет?
— Обещал!
— И когда ты хочешь уехать?
— В августе.
— Разве тебе недостаточно оренбургской военной школы?
— Отец, как можно сравнивать?! Там лучшие преподаватели из заслуженных боевых генералов! И учатся дети дворян, князей.
— Значит, тебе надеяться на прием нельзя! — Ильмурза смотрел на сына и с сочувствием, и со злорадством. — Пустые мечты! Не бывать этому.
— Князь обещал потолковать обо мне с отцом.
— Э-э, дешево стоят все обещания!.. Приедет в Петербург и забудет.
— Как можно не верить Сергею Григорьевичу? — возмутился Кахым. — Человек чести! Кроме того… — Он запнулся, но затем добавил, понизив голос: — Кроме того, князь сказал, что выхлопочет для тебя, ну и для меня, для всего рода дворянское звание.
У Ильмурзы от неожиданности едва не отвалилась челюсть.
— Дворянское-е?.. Ух-ух-ух!.. Аллах, повелитель! Ужели нам суждено стать дворянами?.. — Он бросился обнимать, целовать сына, гулко хлопал по спине, по плечам, но вдруг сник. — Нет, сынок, не для башкирского люда эти высокие звания. Чему мы с тобою обрадовались раньше времени? — Но, поразмыслив, почесывая реденькую бороденку, снова повеселел: — А впрочем? Кто знает? Генерал-губернатор князь Волконский в Петербурге имеет высоких покровителей. Захочет и облагодетельствует. Если бы не он, разве был бы я старшиной юрта? Аллаха молю о здравии и благополучии старого князя! Но… не станем торопиться. Офицером ты и в Оренбурге сделаешься, а выйдешь в полные офицеры, значит, в дворяне. Мне-то что! Ты и твои дети будут дворянами. Почет! Уважение! Слава! Но я старею. Ты — полный офицер, ты — дворянин, тебя назначат на мое место старшиной юрта. Я оставлю тебе богатство — стада, землю, дома. Неплохо? А?.. Подумай. Не спеши с ответом молодому князю. Здесь все свое, все привычное. Чем тебя манит тот далекий город? Не езди, улым.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
