Князь Сергей покосился на угрюмого юношу и мягко сказал:
— Объясни мне, почему башкиры непрерывно восставали против властей, а на войну за Россию идут охотно, добровольно, с песнями?
— У нас есть мудрая пословица: братья ссорятся, а сядут в седла — и единокровные родичи. Водой не разольешь!.. Значит, когда русским братьям грозит беда, башкирские всадники спешат на выручку.
— Почему же тогда вспыхивают восстания?
Кахым хитренько прищурился:
— А почему русские крестьяне восстают? Емельян Пугачев — русский. Кондратий Булавин — русский.
«Этот паренек хоть и мал, да удал! С таким надо ухо держать востро», — сказал себе князь и продолжал нравоучительно:
— Ссылаться на Пугачева, Булавина, вашего Салавата все же неуместно!.. Такие бунтари опасны великому государству Российскому. Скажи мне еще…
— Я и так зря много говорю, — вздохнул юноша.
— Не сердись. Я же не желаю тебе и башкирам зла. Мне надо поглубже изучить положение башкирского народа и в Петербурге посоветоваться с друзьями — просвещенными молодыми деятелями. Возможно, они помогут вам.
— Чем они смогут помочь?! — со старческой умудренностью сказал Кахым.
— Надо к самому царю идти с прошением, — заметил с козел кучер и глубокомысленно добавил: — Царю надо рассказать о нашем житье-бытье.
— Рассказывали, и не раз! — с безнадежным видом сказал Кахым.
Он подробно говорил князю о положении башкирских племен до учреждения кантонов: отрадного тоже было мало, племена непрерывно враждовали между собою, устраивали набеги, похищали скот, девушек. Князей-тарханов выбирали на сходке и подчинялись им во время войны, а война закончилась, и племя расходилось отдельными семьями, родами по кочевьям.
— А кому принадлежала земля? — спросил Волконский.
— Всему племени и… Аллаху, — рассмеялся Кахым. — Земли тогда еще всем хватало с избытком. Ну, конечно, у князей-тарханов неисчислимые стада паслись, свои нукеры были. Богатство копили!..
— Башкиры были тогда еще язычниками?
— Да, язычниками. Примерно в тринадцатом — четырнадцатом веке, при Узбек-хане приняли мусульманство. С той поры сохранились кое-какие каменные мавзолеи по берегам Идели, по-вашему — реки Белой. Наверно, и духовные школы — медресе для подготовки мулл, для обучения грамоте тогда уже открылись, — подумав, сказал Кахым. — Не везли же всех священнослужителей из Средней Азии!..
«Толковый парень, начитанный!..» — подумал князь.
Дорога спустилась с косогора, справа показалось кладбище, заросшее березами, усеянными крупными, как индюшки, воронами. Всполошенные звоном и переливами колокольцев, вороны взлетели и закружились над могилами и дорогой, над лошадьми и седоками, пронзительно горланя. Кучер с испугом замахал руками, зашептал молитву. Кахым тоже, закрыв лицо ладонями, забормотал: «Бисмилла… бисмилла».
Едва тройка отъехала от кладбища, князь спросил Кахыма вполголоса:
— Да что случилось?
Юноша смущенно, как бы оправдываясь, объяснил, что на кладбище есть мавзолей святого имама, — путника, не помянувшего его добрым словом, не сотворившего молитву-заклинанье, праведник покарает злосчастьями.
Кучер повернулся и сказал внушительно, показав кнутом на кружащихся ворон:
— Души праведных людей, похороненных на здешнем кладбище, слышат наши молитвы!..
Волконского так и подмывало подшутить над суеверными страхами кучера и даже Кахыма, но возобладала петербургская сдержанность.
— А если ваша семья еще не вернулась с кочевья? — обратился он к юноше, чтобы рассеять тяжелое впечатление и от кладбища, и от крикливого воронья.
— Когда сын генерал-губернатора путешествует, то впереди скачут гонцы с вестью о его приближении, — по-военному четко отрапортовал юноша.
И верно, через полчаса дальняя дорога вспухла клубами рыже-серой пыли, мерно застучали копыта, послышались гортанно-протяжные возгласы, и к тарантасу подлетели всадники с поднятыми над головами саблями и копьями. Старший подъехал поближе и на ломаном русском языке приветствовал знатного гостя.
Освободив затем путь, джигиты окружили тарантас полукольцом и с воинственными кликами, размахивая клинками, подбрасывая и ловко подхватывая копья, поскакали к аулу почетным конвоем.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
15
У околицы кортеж встретили подростки, с восторженными воплями они бежали навстречу, подпрыгивали, а когда тарантас проехал, мчались сломя голову вдогонку.
— Э-эй, едут, едут!
— Молодой князь приехал!
— И наш Кахым с ним!
— Сын губернатора пожаловал!
У домов стояли в праздничных бешметах мужчины и низко кланялись проезжавшим мимо тарантасу и конвою. Женщины в нарядных платьях застенчиво прикрывали рты углами шелковых платков. Кучер перевел лошадей на неспешный, но торжественный бег, колокольцы вызванивали веселый мотив. С радостными криками, визгом неслись не отстававшие от тарантаса подростки. Девушки прятались за спины матерей, но тоже с живейшим интересом рассматривали приезжих.
— Может, не надо было посылать гонца? — смутился князь. — Всю деревню взбулгачили!..
— Нет, Сергей Григорьевич, и без гонца вас встретили бы с почетом, пусть и с опозданием. Обиделись бы, пожалуй, что не предупредили! Таков обычай. Гость башкиру всегда желанный.
Не дожидаясь указания Кахыма, кучер направил лошадей к самому лучшему, светлому, нарядному дому возле мечети. Шесть окон глядят на улицу, и изо всех выглядывают домашние хозяина особняка.
У высоких ворот стояли в выглаженных кафтанах, с расчесанными бородами аксакалы, а впереди, в мундире и при сабле — сам Ильмурза, грудь которого украшали боевая медаль за взятие Измаила и медаль старшины юрта. Первым делом он отдал сыну генерал-губернатора честь, а затем поклонился. На его оплывшем от вольготной жизни лице сияла подобострастная улыбка.
— Милости просим, ваше сиятельство! Здравия желаю! — сказал Ильмурза осипшим от волнения голосом. Старики протяжно проговорили, почти пропели:
— Ассалямгалейкум!..
Молодой князь вылез из тарантаса, подал руку старшине, а старикам учтиво поклонился:
— Здравствуйте, господа!
На аксакалов вежливость князя произвела самое наилучшее впечатление.
На крыльце был постелен палас; первым на него ступил Волконский, затем старшина, вслед за ним — Кахым, а после него, отталкивая друг друга, повалили и старики.
Кахым давно не был дома и теперь с изумлением смотрел на пристроенную со двора светелку с мезонином: значит, отец здесь время даром не терял.
Ильмурза приметил удивление сына и шепнул с достоинством:
— Так вот и живем!
— Да-да, слава Аллаху! — поглаживая бороды, подтвердили старики.
В горнице Ильмурза еще раз попытался поклониться гостю, но высокое брюхо мешало, и он лишь качнул плечами, сказав:
— Счастливы, что сын такого большого турэ почтил нас своим посещением!
Аксакалы, гордясь, что их впустили в дом, хвастливо озирались, а у ворот и крыльца столпились не удостоившиеся такой чести мужчины: иные лишь сопели от зависти, другие ворчали, а худощавый высокий башкир с дерзкими глазами громко пожаловался:
— Да мы и не разглядели молодого князя!
Конюх старшины укоризненно заметил:
— Не лез бы ты, Азамат-кустым, в хозяйские дела.
— А у меня к сыну губернатора неотложное дело имеется! — не унимался Азамат. — Хочу с ним поговорить!
Волконский, услышав бурный разговор у крыльца, но не понимая по-башкирски, взглянул вопросительно на Кахыма, но тот, не желая вмешиваться в установленный отцом распорядок, быстро увел гостя в приготовленную комнату.
А у крыльца конюх терпеливо уговаривал смутьяна:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Не нарушай благочиния, кустым! Уйди подобру-поздорову!
— А если не уйду? — артачился Азамат.
Старшина не выдержал, выглянул на крыльцо и велел позвать стражника.
Азамат смекнул, что хватил через край, и быстро ушел, сильно размахивая руками и бранясь.
Старики, допущенные в покои старшины юрта, единодушно осудили невоспитанного крикуна:
