— Ох, — сказал Павел, — да. Вы не подумайте, про информационный повод я помню, просто тут событие старое, ну и я как-то по инерции…
— Событие старое, это точно, зато подробности новые.
— Да-да, я сообразил уже. Можно прямо так и начать: «Выяснились новые подробности о феномене, который осенью наблюдался…»
— Можно и так. Или сразу в лоб: «Установлена связь между свечением в ельнике, которое наблюдалось тогда-то, и открытием перехода…»
— Н-нет, это слишком резко. Я же говорю — они не уверены…
— Ладно, не будем в лоб. Ну-ка, что тут дальше у вас…
Стиль у Павла был гладенький, как у прилежного аспиранта. Тезисы излагались внятно, но очень размеренно и подробно. Просмотрев по диагонали написанное, Иван кивнул и заметил:
— В целом — неплохо, только надо будет подсократить. И кое-где формулировки подправить. Вот, к примеру: «Дискуссия о причинах возникновения упомянутого феномена продолжается по сей день». Фраза сама по себе нормальная, но слишком академичная. Я бы упростил: «По сей день идут споры, из-за чего возникло свечение», вот как-то так. Но я, конечно, ещё вчитаюсь подробнее, когда вы допишете и сдадите.
Иван заглянул и к обозревателю, у которого была отдельная комната. Тот не изъявил восторга при виде шефа, но вежливо пообещал, что свой текст предоставит в срок и в наилучшем виде.
Снова оказавшись в собственном кабинете, Иван пересмотрел снимки, сделанные возле карьера. Некоторые из них оказались весьма удачны — фотограф умел работать, хотя характер имел угрюмый, а во время поездки предпочитал молчать. Жаль, конечно, что картинки не в цвете (оранжевый огонёк над полем смотрелся бы очень круто), да и чёткость на газетной бумаге тоже будет сомнительная. Но всё равно хочется дать фоторепортаж, а не просто отдельную иллюстрацию…
Сделав передышку, Иван подошёл к окну. На противоположной стороне улицы маячил какой-то тип и смотрел на окна редакции. Лицо его показалось смутно знакомым — но лишь на миг; ощущение почти сразу исчезло. Тип отвернулся и неспешно зашагал прочь.
Иван, пожав плечами, снова сел в кресло. Мысли вернулись к работе — в частности, к статье Павла. Один из экспертов, которые там цитировались, всё же выдал нечто конкретное. По его версии, кто-то ещё тогда, поздней осенью, хотел открыть в лесу переход, затратив много энергии. То есть, образно говоря, пытался выломать дверь, но так и не преуспел. Вывод — попытка и правда делалась не из Подмосковья, а из другой реальности.
Эксперту был тут же задан вопрос — кому и зачем могло такое понадобиться?
Ответа у него не нашлось.
20
Срок выхода номера приближался.
Число вопросов, которые требовалось решить сиюминутно и без задержки, нарастало как снежный ком. Редакторский стол был завален черновиками; в кабинет то и дело врывался кто-нибудь из сотрудников, жаждущих консультации. Репортёрша Катя азартно требовала объяснений по каждой правке, коллега Павел тоже несколько осмелел. Даже кроткая машинистка, которой раз за разом передавались исправленные версии текстов, начинала сердито хмуриться и колотить по клавишам с удвоенной силой. Лишь Борис Ильич безвылазно сидел у себя — надо полагать, продолжал шлифовку шедевра, долженствующего стать бриллиантом в короне русской словесности.
Шедевр этот лёг на стол Ивана в пятницу днём, когда аврал достиг наивысшей точки.
Текст, как и было условлено на летучке, представлял собой интервью с директором школы. Директор изъяснялся высоким стилем, интервьюер ему соответствовал, а общий вывод был свеж и нетривиален: образование — это благо, невежество же — напротив. Спорить тут было не с чем; раз уж обратились к человеку с вопросами, надо публиковать ответы в том виде, как он их дал.
Проблема была в другом.
Разговору как таковому Борис Ильич предпослал пространную аннотацию — по сути, отдельную статью от себя. Причём рассуждения по поводу школы он ухитрился увязать с темой, которую окучивал в последние дни, то есть с добычей ауксилита.
Иван поморщился и поднялся, чтобы сходить к усатому умнику и высказать накипевшее, но, взглянув на часы, вернулся за стол и продолжил чтение.
Среди прочего обозреватель писал: «Надо, безусловно, порадоваться, что доразведка принесла результат. Нельзя, однако же, забывать, что результат этот обусловлен скорее удачным стечением обстоятельств, нежели действиями персон, ответственных за добычу на нашем месторождении. В этом контексте нелишне будет напомнить: если бы поиском новой жилы озаботились своевременно, то, по мнению авторитетных экспертов, прирост добычи оказался бы гораздо внушительнее».
Должности и фамилии «авторитетных экспертов» почему-то не приводились. Иван взял ручку и с наслаждением вымарал весь абзац. Похерил бы и три следующих, но тогда на полосе возникла бы лакуна, дыра — а времени, чтобы её заткнуть, уже совершенно не оставалось.
Свои ценнейшие размышления Борис Ильич заканчивал так: «В любой случае, воздушная доразведка в нашем карьере стала достоянием истории. Подготовка же новых кадров и для горного дела, и для прочих отраслей экономики — важнейшая задача на перспективу. Чтобы это понять, не обязательно подниматься на высокую палубу — внизу, на земле, актуальность проблемы тоже достаточно очевидна. Так считает и М. Ж. Древоглодов, директор верхневейской гимназии, любезно уделивший нам время для интервью».
Иван припомнил — да, соответствующая цитата в тексте имелась. Но всё равно вступление выглядело притянутым за уши и вычурным до оскомины. Неужели нельзя без этой словесной эквилибристики?..
— Извините, — окликнул Павел, просунувшись в кабинет, — там опять из типографии спрашивают. Говорят, мы сроки срываем.
— Заканчиваю, — буркнул Иван.
Перечитав последнюю фразу, он вычеркнул словечко «любезно». Было искушение переформулировать весь абзац, но Иван сказал себе — стоп. Что успел, то успел; совершенство, как известно, недостижимо…
Гранки со свёрстанным интервью вернулись из типографии, когда на улице было уже темно. Заглянув к корректору и понаблюдав, как тот заканчивает вылавливать опечатки, Иван всё-таки не сдержался — остановил посыльного, который, получив финальную версию, готов был снова мчаться к наборщикам:
— Ещё буквально секунду. Исправлю тут одну мелочь…
Он вычеркнул из аннотации выражение «на высокую палубу» и написал вместо этого «на борт дирижабля». Подумал — вот так-то лучше. Сила — в простоте, и нечего выкаблучиваться…
Редакцию он покидал последним. Постоял на пороге, прикрыв глаза и представляя, как пойдёт сейчас и закажет кружку крепкого пива, а потом сразу ещё одну. Чтобы хмель вымыл из головы словесную шелуху, накопившуюся за эту неделю; чтобы буквы, рукописные и печатные, перестали роиться в памяти надоедливой мошкарой.
Прохладный апрельский ветер лизнул его в щёку, забрался за воротник. Иван, поёжившись, зашагал вдоль цепочки ауксилитовых фонарей. Со двора ближайшего дома донёсся смех; кольнула мимолётная зависть — все веселятся с домашними и друзьями, а он вернётся в пустую квартиру, как и обычно. Так стоило ли менять шило на мыло, сиречь Подмосковье на новый мир?
Впрочем, эта детская жалость к себе затухла довольно быстро. Иван тряхнул головой и, спустившись по ступенькам, шагнул в трактирный низок, наполненный многоголосым шумом.
Утро выдалось неприветливым.
Голова не то чтобы совсем уж раскалывалась (у него хватило ума не упиваться в дым), но мысли ворочались тяжело. Мучила жажда; он открыл кран и, наполнив стакан холодной водой, выпил единым махом.
А в следующую секунду в дверь позвонили.
«Кого ещё принесло?» — неприязненно подумал Иван и проковылял в прихожую.
На пороге стоял усатый обозреватель.
— Что случилось, Борис Ильич? Проходите.
— Нам нужно поговорить.
— И о чём же?
— К великому сожалению, о вашей некомпетентности.
— В каком смысле?
— Вот, извольте взглянуть.
