жесткий и ранящий тонкую кожу, нечто такое, что он обязан носить всегда, когда находится с другими.
И вот сейчас он был решительно настроен исследовать чердак. Он даже не мог назвать те звуки, которые исходили оттуда ночью. Воркование – нет, это было не то, скорее уж "пыхание", звуки походили на дыхание вместе с бульканьем. Когда-то он слышал, что во многих старых домах под крышей живут куницы и другие мелкие хищники, вот и здесь подобные создания могли устроиться на зиму.
Узкая деревянная лестница вела с их этажа под крышу, где в маленьком коридорчике находились двери, ведущие в три помещения. Двери были очень простыми, без каких-либо украшений, что были у дверей внизу, они были сбиты из досок и снабжены старомодными железными ручками и замками.
Войнич открыл первую дверь по правой стороне так тихо, как только мог. Он увидел узенькую комнатку с мансардным окошком, под которым стояла железная кровать, покрытая накидкой. Та была сшита из различных видов ткани, искусно и со вкусом подогнанных друг к другу. Розово-фиолетовая в результате, она выглядела радостно-девичьей. Стены были покрыты лиловыми потертыми обоями в белую вертикальную полоску. На туалетном столике стояла фаянсовая миска и такой же кувшин. Рядом, на шкафчике лежала щетка для волос, гребешок и баночка с помадой. Под маленьким квадратным зеркальцем красовались цветами тщательно перевешенные ленточки. Еще здесь был столик, покрытый вязанной крючком салфеткой, здесь же был графин с водой и стакан, возле столика стоял стул, полностью покрытый небрешенно наброшенным платьем – темно-синим, уже несколько поношенным, потертым по швам. Когда Войнич приоткрыл дверь небольшого шифоньера, он увидел там несколько вешалок и похожие платья. Внизу стояли ботинки с вложенной вовнутрь мятой газетой. Там же стояла плетеная корзинка с клубками шерсти, в основном, фиолетовой, розовой и белой, с грозно воткнутыми в них спицами.
Войнич понял, что очутился в комнате покойницы, той самой женщины, которую он, считай, что и не видел. Он прикоснулся к ткани платья, потом, к воланам нижней юбки. Присел, чтобы провести пальцем по начищенной коже башмаков, а потом тихонько вышел в коридор.
Во всем доме было так же тихо, похоже, никто еще не возвратился. Войнич какое-то время поколебался, стоя у дверейв другие помещения. Открыл одну из них и тут же отступил на шаг. Это было самое обычное чердачное помещение с мансардным окошком, но посреди темной комнатки, освещаемой только лишь лучами, пробивающимися сквозь плотно запыленные занавески, стоял стул с закрепленными к ножкам, сидению и спинке широкими кожаными ремнями, снабженными пряжками. Войнич не сразу понял, для чего служит данное оснащение, это заняло у него несколько секунд, но потом – глазами воображения – он увидел и понял.
Стул был предназначен для того, чтобы привязывать к нему человека.
Понятное дело, что он сразу же представил там себя. Сердце забилось в груди. Мечислав быстро закрыл дверь и бесшумно, практически не дыша, спустился к себе в комнату.
Практически новенькие, высокие, тщательно начищенные ботинки для горных походов стоят под дверью комнаты Мечислава Войнича. Мы любим глядеть на ботинки. Эти сшиты из хорошо выделанной свиной кожи. Подошвы подбиты резиной, голенища высокие, шнуровка плотная, каждое отверстие отделано металлическим пистоном. Чтобы надеть их, придется потрудиться. Раймунд начищал их на рассвете, помогая себе слюной. Кончики ботинок немного потерты, но хорошая паста на основе животного жира и сажи делает эти несовершенства практически невидимыми. Эти ботинки Войнич получил в подарок от Опитца. В подарок! Он с недоверием глядит на них и не знает, как поблагодарить за этот неожиданный дар. Только повторяет: "Так ведь… так ведь…", но Вильгельм Опитц заявляет с полной непосредственности простотой:
- Их оставил один из живших здесь курортников.
У Войнича промелькнула нервная мысль – вот это "оставил" его беспокоит, только у него не было времени на размышления, все уже ожидали внизу, а ботинки были по размеру в самый раз. Хотя снаружи и было туманно, Опитц обещал, что как только они поднимутся повыше, засветит солнце.
Их было шестеро, вместе с Раймундом, который сидел на козлах, а потом еще должен был исполнять роль носильщика: тащить рюкзак с провизией и одеяла для посиделок. Поначалу на повозке, на которой они сидели вдоль бортов, словно крестьяне, они ехали до самого начала тропы. Первые дни октября, якобы, всегда способствовали вылазкам в горы. Сейчас же все вели бесконечную дискуссию относительно того, где в Гёрберсдорфе следует черпать знания относительно погоды. Из венских или берлинских газет? А может, из пражских? У каждого из мужчин была своя теория. Казалось очевидным, что погоду здесь прогнозировать было трудно.
- Даже не могу выразить вам благодарность, - обратился к Опитцу по-настоящему тронутый по причине ботинок Войнич, когда они отправились под гору. – Это же вы помнили обо мне в столь сложное для вас время. Я благодарен вам до конца дней своих.
И действительно, он не знал, как ему благодарить Опитцу, который сегодня выглядел исключительно достойно: бледный и серьезный, он вел их в поход. Его довольно-таки банальные черты лица были облагорожены трауром.
- Вам не следует меня благодарить. Мои действия совершенно естественны, ибо, кто нуждается, герр Войнич, тот и получает.
Мечислав рассказал ему о последних предположениях доктора Семпервайса. Вполне возможно, что Мечиславу даже удастся вернуться до зимних праздников домой.
Опитц только вздохнул.
Поселение углежогов, мимо которого они проходили в глубине леса, производило неприятное впечатление. Вокруг печей, в которых тлели бревна, разливалось море грязи с корой, шишками, ветками, словно бы содрали с леса шкуру и постоянно бередили рану. У угольщиков были темные, обгоревшие лица; на пансионеров они глядели понуро. Опитц обменялся рукопожатием с одним из них и показал головой в сторону своих участников экскурсии. Все ожидали Тило, который шел с трудом и ежеминутно останавливался, чтобы передохнуть. Войнич останавливался вместе с ним. Тило с висельным юмором игнорировал свое состояние и рваными предложениями рассказывал Мечиславу о достоинствах пейзажной живописи. Войнич чуть ли не физически чувствовал, как трудно дышать парню.
- Пейзаж… является огромной… тайной… потому что, по сути своей… он рождается… в глазах глядящего, - с трудом говорил Тило.
Еще он прибавил, что пейзаж является чем-то вроде проекции внутренних состояний смотрящего. И что следовало бы задуматься над тем, не может ли то, что мы видим, в реальности выглядеть совершенно по-другому.
Войнич рассказал ему, как в детстве его мучил вопрос, а все ли видят, например, зеленый цвет точно так же, или, скорее, "зеленый, это всего лишь согласованное определение чего-то, что каждый может воспринимать иначе. Если это было так, то наши внутренние представления миров могло быть
