Леонардо как художника, но, все же, не следует произведений искусства возносить на такой уже пьедестал. Кроме того, твердили они, "Мона Лиза" – это всего лишь портрет какой-то любовницы, к тому же с развратной улыбочкой, пробуждающей в нас некое нечистое удовольствие ("О нет! Во мне она ничего не пробуждает!" – отрезал герр Август).И она не стоит того внимания, которое ей посвящают. Произведения искусства обязаны просвещать, приближать прошлое. Здесь Лукас особенно возбуждался, его голос становился лающим – после этого он менял тему и выступал в крестовый поход современного искусства, которое считал примитивным и лишенным каких-либо примечательных моментов. Вот тут он попадал в такое неистовство, что всем пришлось остановиться и, опираясь на свои посохи, на этой стоянке они провели больше времени, чем планировалось. Только что было делать, когда Тило обязан был встать на защиту современного искусства, пытаясь доказать Лукасу его некомпетентность, провинциальность и плохой вкус. А вдобавок – еще и умственную ограниченность, чего, естественно, он не высказал прямо, но в его голосе появлялась ядовитая ирония, что еще сильнее злило Лукаса. В конце концов, досталось самой Моне Лизе. Что она некрасивая; что, говоря вообще, привлекательность женщин часто заключается в том, что они делают вид, будто бы скрывают некую тайну, и именно это так притягивает к ним мужчин. Но по сути это только лишь притворство и попытка скрыть умственную пустоту. На этом эмоции спали, и похоже было на то, что, по крайней мере, по данному вопросу все согласились друг с другом. Так что Опитц скомандовал последующий марш. Когда они двинулись под гору, всем пришлось сконцентрироваться на каменистой тропке, поэтому шли в молчании. Этим воспользовался Лукас:
- Женщина представляет собой минувший и низший этап эволюции, так пишет герр Дарвин, а ведь ему есть что сказать по этой проблеме. Женщина является как бы, - Лукас подыскивал подходящее слово, - эволюционным тормозом. В то время, как мужчина двинулся вперед и приобрел новые умения, женщина осталась на старом месте и не развивается. Потому-то женщины бывают социально неполноценными, они не способны самостоятельно справиться и потому всегда должны опираться на мужчину. Они обязаны производить на него впечатление. Манипуляциями, улыбкой. Улыбка Моны Лизы – это символ всей стратегии эволюционной попытки справиться с проблемами. Соблазнение и манипуляция.
И уже через мгновение, несмотря на крутую тропу и запрет разговаривать во время физических усилий, беседа перескакивала на новые рельсы и вновь делалась интенсивной. Потому что по вопросу женщин у каждого было что сказать.
Сейчас голос взял Фроммер. Он говорил, часто останавливаясь и рисуя тросточкой на песке какие-то невидимые фигуры. По его мнению, в этой округе творились крайне особенные вещи. Он подчеркивал, что все это обнаружил в архиве Бреслау, что во всем этом нет ни грамма выдумки. Он рассказывал, что окрестные земли были свидетелями резкого столкновения двух религиозных лагерей. Реформация нашла здесь стабильны аванпост в недалекой Чехии, но и по нашей, прусской стороне многие высказались за нее – крестьяне, мещане, но, прежде всего, землевладельцы и феодалы. Один из них, фон Штиллфрид, когда власть снова перешла в руки католиков, за участие в "чешском мятеже", как его здесь называли, был осужден на утрату всего лена и половины наследного имения. Весьма чувствительное наказание! Чтобы спасать свое имущество, он вновь перешел в католицизм, и, как оно частенько в таких ситуациях бывает, сделался более папским, чем сам римский папа. В религиозном католическом возбуждении он начал выслеживать всяческие отступления от святой веры Церкви, всяческие ереси, а прежде всего – язычество. Это он разжег преследование еретиков в округе, и хотя сам проживал в замке в Нойероде, влияние его распространялось вплоть до Вальденбурга с одной стороны и до Глатца с другой.
Так вот, ранней весной 1639 года этот Штиллсфрид осудил на смерть за колдовство, после несколькодневных пыток, Еву Бернхард и Анну Тифф. Да, Фроммер запомнил их имена и теперь сообщал их с некой удовлетворенностью, поскольку был серьезным историком, хотя и любителем. Еву допрашивали в апреле, в основном, ее расспрашивали про шабаши ведьм на горе Гомоле по чешской стороне. Ева назвала всех известных себе женщин, и даже тех, о которых только слышала или знала по виду со всей округи, в том числе и с чешской стороны – Барбару Брандс из Костенхаль и Дороту Майснер из Браунау, а так же женщин из Нидер Вюстегерсдорфа и Гёрберсдорфа.
Еве отрубили голову и сожгли в Нойероде, Анна же костра не дождалась – поскольку умерла в тюрьме от ран, полученных в ходе пыток.
Похоже, что судьи почувствовали кровь словно идущие по следу псы, и теперь всякая женщина казалась им замешанной в колдовство. И если глядеть на горы и на лес, а мох и камни, а в особенности, если подняться на Гомолу и увидеть крупнейшую дыру в земле, откуда на шабаши приходил сам дьявол, можно было набрать уверенности, что эти места притягивают женщин, ибо от рождения они морально неполноценные, чтобы здесь избавляться от плодов, варить отравляющие микстуры, бросать сглаз на невинных. Теперь женщины чувствовали на себе внимательные взгляды священников, судей и их помощников. Даже сосед был врагом. А возможно, даже брат или муж.
Летом в деревнях по обеим сторонам границы воцарился настолько огромный страх, что женщины бросили собственные семьи, обязанности и сбежали в горы. Как будто бы их заколдовал звук дьявольской флейты.
- Деревни опустели, коровы стояли недоенные, дети плакали от голода, огороды зарастали сорняками, одежда обтрепывалась, в ней появлялись дыры, - Фроммер будто в трансе перечислял все эти ступени упадка мира, - печи стояли холодными, запасы гнили, собаки и кошки дичали, овцы зарастали шерстью…
И на чешской стороне, в Браунау, Дорота и Барбара были подвергнуты пыткам: их растягивали на дыбе, припаливали огнем и серой. Жители города теряли мужество, слыша крики, доносящиеся из подвалов ратуши, пока, наконец, уже не имея возможности все это вынести, город Браунау официально обратился по данному вопросу в Прагу. Вопрос заключался в следующем, следует ли продолжать пытки, и не должны ли мужья обвиняемых в чем-то понести расходы по судебному разбирательству (два рейхсталера), потому что Браунау – город бедный, а упомянутые мужья были, как раз, людьми состоятельными. Кто должен за все заплатить? Пражский апелляционный суд в своем ответе решил пытки прекратить и женщин освободить, и, к тому же, никакими расходами по разбирательству их не обременять. Женщин освободили, вот только суд в Праге не согласился на возврат им доброго имени. Умерли они в бесславии. К сожалению, город Нойероде
