– Да как же я мог так обманывать вас?
Войнич глядел на него, ничего не понимая.
- Потому что это гробница. Здесь доктор Бремер приказал похоронить себя; именно это место выбрал, чтобы даже после смерти присматривать за лечебным заведением. Отсюда все так прекрасно видно.
- Да ладно, не стоит вам так беспокоиться своей ошибкой, это ведь не кладбище, а всего лишь одна гробница, - пытался успокоить его Войнич.
Если духи видят, и вообще, если они существуют, и, к тому же, заинтересованы жизнью людей, отсюда доктор Бреннер мог иметь под контролем все, каждую улочку деревни и огромное здание курхауса, и парк, и дорожки в парке, и мощный современный санаторий Рёмплера. Склон горы, на котором и была построена гробница, стерег Гёрберсдорф от внешнего мира, и он был плавной границей между диким лесом и цивилизованной деревней. Двери гробницы, понятное дело, были закрыты на засов, но само представление, что за ними лежит мертвое, разлагающееся тело, никак не вдохновляло к беседе, поэтому оба мужчины повернули и по туевой аллейке вернулись на санаторный пешеходный тракт.
Они начали говорить о похоронах, которые все время откладывались по причине каких-то полицейских процедур, и что следовало бы поехать на них, быть может, совместно нанять экипаж. И о мессе, которая должна была состояться в здешнем костёльчике непосредственно перед похоронами. Когда они уже почти что дошли до пансионата, Войнич спросил:
- А что это за мелодия, которую можно слышать с башенки курхауса в полдень? Она мне кажется какой-то знакомой…
Только герр Август не имел об этом понятия. И посоветовал спросить об этом у жителя Бреслау Фроммера.
- Наверняка, это что-то местное.
Оригинальный вид гробницы Бремера
Похороны состоялись во вторник, что Войнич принял за не очень хороший знак. У него, во Львове, говорили, что нехорошо, когда тело ожидает захоронения целую неделю. Что тогда мертвый тянет кого-то за собой в могилу. А здесь ожидание протянулось целых две недели.
В маленький костёл он опоздал, поскольку ожидал конца очереди на холодный душ. Кму удалось убедить широкоплечего санитара, что ему необходимо остаться в нижнем белье. Потом долго грелся горячим чаем. Как это жестоко, поливать людей едва теплой водой. По этой причине он был в паршивом настроении.
Гроб стоял перед очень даже скромным алтарем, покрытый венком из осенних цветов. Протестантская служба уже шла. Войничу она показалась весьма странной - у него сложилось впечатление, что спокойные и серьезные люди пришли в некую особенную канцелярию и с безразличием предавались чиновничьим процедурам. Впрочем, людей было немного, они занимали всего лишь первых три ряда, при чем, часть из них явно были случайные лечащиеся. В первом ряду Мечислав сразу же распознал широкоплечую фигуру Опитца, рядом с которым стоял празднично одетый Раймунд, а за ними другие жители деревни в местных костюмах с штанами до колен и светлыми чулками. Мысли Войнича соскальзывали по практически голым, шершавым стенам костёла к полу. У него болела голова. Похоже, нужно отказаться от холодных душей.
В костеле было еще и несколько одетых в черное пожилых женщин, полных, в плиссированных юбках и в белых чепцах, позади связанных таким же белым, жестко накрахмаленным бантом. Молодых людей практически не было видно – только лишь две бедненько одетые служанки, возможно, приятельницы покойной. Небольшая группа курортниц, стоящая чуть сбоку и прибывшая, наверняка, затем, чтобы увидеть саму службу, отличалась от всех остальных одеждой. Их огромные, такие модные сейчас шляпы придавали какую-то чуточку жизни костёлу, как если бы небольшие цветочки выросли на упавшем памятнике, или же на плите могилы вдруг высадился десант божьих коровок. Пришли ли они на похороны только лишь от скуки? Словно туристки, жаждущие впечатлений общения с экзотической культурой силезских туземцев?
Войнич заметил одну выделяющуюся фигуру; высокий, стройный силуэт, выпрямленная спина, светлые волосы, отдельными прядками убегающие из-под громадной шляпы, явно не соответствующей к сдержанной архитектуре и внутреннему убранству святилища. В каком-то смысле, эта шляпа в этом скромном месте молитвы скандалом, и, возможно, именно потому притягивал внимание Войнича. Со своего места он видел лишь кончик носа ее владелицы и красивую линию высоких скул.На платье зеленого бутылочного цвета была накинута медовая пелеринка. Мечислав долго не мог оторвать взгляда от этого явления – он и сам не понимал, что его так привлекало: эта стройная женщина или сочетание цветов. Обе эти вещи пробуждали в нем безудержную тоску по чему-то ведомому, и все же – совершенно неопределенному; ему казалось, что когда-нибудь он найдет этому подходящее слово, но пока что его просто не существовало. Священник как раз завершил литургическое поздравление с приветствием, и под сводчатый потолок поднялось пение, очень даже слаженное, словно бы это был хорошо отрепетированный хор.
Костел (он же протестантская кирха) в Гёрберсдорфе
Отец часто повторял ему – хотя Войнич, собственно, и не помнил, когда и в какой ситуации слышал его, говорящего так, "повторял" означало, что этому он давал выражение часто, даже если и не открывал рта – что женщины по природе своей существа ненадежные и предательские. Размазанные. Непонятно, что можно в них ухватить, чему довериться. Улизывающие; они скользкие, будто змеи или словно шелк (особенное сопоставление, это правда); их трудно схватить в ладонь – ускользнут и еще будут смеяться над нашей неуклюжестью. Существовало одно высказывание, которое частенько упоминал дядя Эмиль, и Мечислав хорошо его помнил. Дело касалось Глицерии, а может и какой-то дядюшкиной невесты, одной-единственной, которая отправила его ни с чем и вышла за кого-то другого. Дядя, обычно хорошо воспитанный, с безупречными манерами, вынимал ложку из супа и размахивал ею над тарелкой.
- Баба, жаба, черт с болота – все из одного помета.
Маленький Войнич пытался углубить для себя смысл этой поговорки, но понятия не имел, что собственно его облаченный в мундир и чрезвычайно аккуратный в выражениях дядя хотел этим выразить.
Ну как связаны женщины с жабой и чертом? Вся эта сырая, мрачная троица забирала женщину из приличных мещанских спален в обоях, тащила ее в лес, по сухим иголкам, в подмокшие торфяные болота, ибо оказывалось, что вся эта троица – родственники, и родом все из одной и той же ямы посреди леса, куда не доносится людской голос, куда не пробьется людской глаз, и где навечно затеряется любой путник. Ладно, в окрестностях Львова подобных лесов не было, разве что где-нибудь на Волыни или на склонах карпатских гор. Ему было легче представить, что общего может быть у Глицерии с жабой, чем с чертом, хотя черта сам он никогда не видел и, говоря по правде, в него не
