продолговатая форма, инкрустированная изнутри костями.
Войнич в одиночку прогуливался между могил, читая фамилии покойников. На другой стороне от главной аллеи заканчивалось доминирование трех фамилий: Фишер, Опитц, Тильх. Там, под высоким крестом начинался санаторный участок – здесь уже начиналось разнообразие, потому что надгробия весьма отличались одно от другого. На некоторых был вырезан православный крест, другие представляла небольшая плита без каких-либо религиозных символов, поставленная торчком, в обратном, чем все остальные направлении. И фамилии – в основном, немецкие, но и французские, а потом, о!, польские, довольно много чешских и шведских. Смерть явно была космополиткой.
Войнич увидел, что повозка с гробом уже была на месте, участники похорон выстроились возле выкопанной могилы. Он нашел взглядом господ Августа с Лукасом и подошел к ним, чтобы остановиться в молчании рядом. Видел он и Опитца, стоящего, опустив глаза, серьезного Раймунда, а так же Фроммера, несколько в сторонке, внимательно приглядывающегося к скорбящим. Другие лица были ему не знакомы, хотя некоторые и притягивали взгляд, поскольку были темными с черными кругами под глазами. В первый момент, увидев их, наверняка можно было перепугаться. Естественно, здесь были фрау Вебер и фрау Брехт в черных головных уборах, похожих на кастрюльки. И это все. Похороны были короткими, лишенными излишних слов, словно бы ничего больше об этом чудовищном событии сказать было уже нельзя и следовало о нем как можно скорее забыть. Так Войнич и сделал – забыл. Когда они уже возвращались на экипаже в пансионат, он коварно, и даже со злым умыслом спросил у Лукаса и Августа, верят ли они в бессмертие души, и что с ней делается после смерти, чем вызвал истинный пандемониум идей, аргументов, аргументов и контраргументов, цитат и сносок, поэтому, когда повозка ехала мимо Мариенхауса в начале их деревни, Мечислав уе понятия не имел, о чем говорят его товарищи по пансионату и думал только лишь о том, чтобы поскорее лечь.
По стечению обстоятельств, когда тело фрау Опитц спускалось на веревках в выкопанную могилу, произошел момент осеннего равноденствия дня и ночи; эклиптика устроилась таким особенным образом, что уравновесила расстройство Земли. Никто, понятное дело, этого не заметил, у людей всегда головы заняты более важными делами. Но мы то это знаем.
В горной долине, распростертой над глубинами подземного озера, настал покой, и хотя здесь никогда не дул ветер, сейчас невозможно было почувствовать даже малейшего дуновения, словно бы весь мир затаил дыхание. Поздние насекомые присели на сорняках, окаменел скворец, засмотревшись в какое-то давным-давно прошедшее движение среди петрушки в огороде. Растянутая между кустами ежевики паутина перестает вибрировать и напрягается, пытаясь услышать доходящие из космоса волны; вода устраивается в гостях в купе мха, словно бы собралась остаться там навечно, словно бы собралась забыть о своем другом имени – что она течет. Для дождевого червяка это напряжение мира является указанием поискать себе убежище на зиму, он уже планирует, как стане переть в глубины земли, наверняка надеясь на то, что там он обнаружит глубоко спрятанные развалины рая. Коровы, пережевывающие уже начавшие желтеть травы, тоже застывают в неподвижности, их внутренние фабрики жизни на мгновение останавливаются. Белка всматривается в чудо ореха и понимает, что тот является чистым, сконцентрированным временем, что он является и ее будущим, облеченным в столь странную форму. И все в этот краткий миг определяется наново, заново определяет свои границы и цели, на мгновение размытые формы вновь сцепляются в себе.
Это очень краткий миг равновесия между светом и тьмой, почти что незаметный, одно мгновение, в котором заполняется весь узор, в нем исполняется обещание великого порядка, но только лишь на мгновение ока. В этой крошке времени все возвращается к состоянию совершенства, существовавшего еще до того, как небо было отделено от земли
Но сейчас это совершенное равновесие расплывается как след на воде; картина мутнеет, и сумерки начинают тяготеть к ночи, а ночь добывает перевес – теперь она начнет ветировать полугодичное время понижения и каждый вечер добывать все новые форпосты.
5. ДЫРЫ В ЗЕМЛЕ
Через несколько дней после похорон из Бреслау приехала пара полицейских в гражданском и провели в столовой несколько бесед. К Войничу они отнеслись легко, когда узнали, что он появился на курорте совсем недавно.
- Знали ли вы эту несчастную женщину? – спросил у него полицейский.
- Знал ли я? Нет, не знал.
- Но вы ее видели?
Войнич задумался.
- Да, видел, только неполную.
- Что вы хотите этим сказать? – обеспокоился полицейский.
- Я видел ее фрагменты. Понимаете, в течение всего этого короткого времени она постоянно была в движении, и я видел либо руки с подносом, либо ее башмак, который придерживал закрывающуюся дверь.
Войнич замигал, как будто перемещал перед глазами образы фрау Опитц.
Полицейские поглядели друг на друга с едва скрываемой издевкой.
- Вы когда-нибудь разговаривали с ней?
- Нет, конечно же, нет. Она была… служанкой. Сам я приехал несколько дней назад. Она умерла на следующий же день после моего приезда.
- Ну а проживающих в пансионате людей вы знаете?
- Нет, я имею с ними дело в первый раз. То есть, постепенно мы узнаем один другого. Все мы ожидаем места в курхаусе.
- Ах, ну да, надеюсь, что вскоре там освободится… сказал полицейский и тут же смутился. Его губы какое-то время раздумывали над тем, следует ли сказать "прошу прощения", но, во-видимому, посчитали, что бестактность не была замечена.
- Он ее третировал, - прошептал ТилоМечиславу, когда они шли наверх. – Понятное дело, что я им этого не сказал. А перед тем целыми днями заставлял ее спать в подвале, где они держат картошку и квашеную капусту. Не отдавал ей писем от ее семьи. Короче, она была рабыней. Я сам видел за день до ее смерти, как он бил ее по голове деревянным ковшиком за то, что у той пригорело мясо. Вот почему его еда у мен становится комом в горле. Я бы предпочел столоваться в курхаусе.
Войнич был уверен, что у Тило горячка, и что сейчас он просто придумывает.Очутившись у себя в комнате, он почувствовал облегчение.
После полудня, когда все отправились на процедуры, а Опитц поехал скупиться в Вальденбург, до Мечислава дошло, что это единственный момент в течение дня, когда дом пуст. В четыре часа вечера Раймунд вместе с другими мальчишками из пансионатов и вилл ожидал под Мариенхаус почту, чтобы потом разнести ее по всей деревне; новости, естественно, были несколько устаревшими, но до вечера еще актуальными. Войничу нравилось быть одному, ему казалось, что только лишь тогда у него на шее делается свободным надетый давным-давно воротничок –
