Они все обыскали кругом кареты. Ни Роника, ни Кефрия не обсуждали вслух, чем именно они были заняты. А ведь они пытались ощупью разыскать мертвое тело внучки и дочери. Потом Кефрия предположила:
— А что, если она в самой карете застряла?…
Карета упокоилась на крутом склоне, причем крышей вниз. Из-под нее торчали сапоги кучера. И Роника, и Кефрия их заметили, но ни та, ни другая ничего по этому поводу не сказали. Сельден и так уже сегодня всякого насмотрелся, незачем указывать ему еще на одного мертвеца. И гадать (как они сами гадали), а нет ли там, под каретой, еще и раздавленного тела Малты, ему тоже не стоило.
Если Роника что-нибудь понимала, карета на своем пути вниз перекувырнулась самое меньшее дважды. Даже и теперь было похоже, что она вот-вот может отправиться дальше по склону.
— Осторожнее, — негромко предупредила она дочь. — Как бы она снова не покатилась…
— Я потихоньку, — бестолково пообещала Кефрия. И медленно стала карабкаться на опрокинутый экипаж. Когда пришлось воспользоваться раненой рукой, она ахнула от боли. Но вот она добралась до боковой стенки и попыталась заглянуть вниз. — Ничего не вижу, — пожаловалась она. — Придется внутрь лезть.
Роника молча слушала, как она сражается с заклиненной дверцей и наконец открывает ее. Вот она спускает ноги в образовавшуюся дыру и постепенно исчезает в ней…
А потом у нее вырвалось полное ужаса восклицание.
— Я наступила на нее!.. — буквально взвыла Кефрия. — Малта, Малта, деточка моя, деточка…
Звезды равнодушно и молча взирали вниз с бездонных небес. И вот Кефрия начала всхлипывать:
— Мама, мама, она дышит, она жива!.. Малта жива, наша Малта жива!..
ГЛАВА 33
ПРОВЕРКИ НА ВШИВОСТЬ
Уже почти рассвело, когда она потихоньку проскользнула в его каюту. Вне всякого сомнения, она полагала, будто он уже спит.
Но Кеннит не спал. Когда в этот день они вернулись на корабль, Этта помогла ему принять горячую ванну и переодеться в чистое. Потом он выставил ее за двери и разостлал на столе для карт свои наброски и чертежи, касавшиеся Делипая. Разложил линейки, измерительные циркули, перья… окинул взглядом свои предыдущие достижения и нахмурился.
Те предыдущие планы он составлял по памяти. И вот сегодня, с немалым трудом ковыляя по местности, подлежавшей застройке, он быстро понял, что некоторые из его идей, увы, не подлежали воплощению в жизнь. Кеннит выложил на стол чистый лист плотной кальки и начал работу заново.
Подобные занятия всегда нравились ему. Каждый раз он представлял, что творит свой собственный мир. Аккуратный маленький мир, где все правильно и разумно, где все вещи были расположены наиболее выгодным образом. А кроме того, это мысленно относило его в дни его самого раннего детства, когда ему часто случалось играть на полу рядом с рабочим столом отца. В том доме — самом первом, запечатлевшемся в его памяти, — пол был земляным. Отец же, когда бывал трезв, трудился над планами обустройства Ключ-острова. И рисовал он не только свой будущий большой особняк. Он выстраивал в ряд маленькие опрятные домики для слуг, определял, каких размеров участок будет при каждом, даже подсчитывал, сколько земли потребуется для нужного урожая. Отец набрасывал сараи и стойла, загоны для овец и располагал скотный двор таким образом, чтобы навозные отвалы были легко достижимы со стороны огородов и садов. Под его пером возникла даже гостиничка для матросов, буде тем захочется поспать на берегу… Он рисовал одно здание за другим и ставил их так, чтобы связующие дороги получались прямыми и тянулись по ровной местности. В общем, отец создавал план идеального мирка на хорошо укрытом островке. Он часто сажал маленького Кеннита к себе на колени и показывал ему свою мечту. И рассказывал сыну, как в будущем они все там счастливо заживут. Все было так хорошо распланировано. И действительно, на некоторое время — пускай и очень недолгое — мечта отца обрела плоть и познала процветание.
Пока не появился Игрот…
Кеннит усилием отогнал эту мысль и выдворил ее на задворки сознания, чтобы не мешала работать. Он как раз трудился сейчас над эскизом убежища для жителей, которое должно было расположиться у подножия сторожевой башни.
И вот тут-то, по обыкновению без приглашения, подал голос талисман. И поинтересовался:
— Зачем это?
Кеннит хмуро присмотрелся к чернильной загогулине, которую вывела на пергаменте его непроизвольно дрогнувшая рука. Потом тщательно промокнул ее. Все равно останется след. Надо будет потом стереть его песочком с пергамента. Кеннит свел брови и вновь склонился над работой.
— Это здание, — проговорил он, больше отражая вслух свои мысли, нежели обращаясь к талисману, — имеет двойное назначение. Оно может послужить как укрытие в случае нового нападения. А также временным убежищем для делипайцев, пока те заново не выстроят свои дома. Если вот здесь, внутри, они устроят колодец, а внешние стены как следует укрепят, то…
— То смогут счастливо помереть с голоду, вместо того чтобы уехать прочь в кандалах, — жизнерадостно подхватил талисман.
— У охотников за рабами, прибывающих на кораблях, как правило, не хватает терпения для столь длительной осады, — сказал Кеннит. — Они предпочитают быстрый и легкий захват рабов и добычи. Обкладывать хорошо укрепленный город — нет, это не по ним…
— Хорошо, но на что тебе вообще все эти планы? Откуда такое стремление создать лучший город для людей, которых ты втайне презираешь?
В первый миг вопрос действительно озадачил его. Кеннит вновь воззрился на свой план… Да, делипайцы были положительно недостойны жить в столь хорошо упорядоченном месте. Но потом капитан заглянул в себя и обнаружил, что ему было, по совести говоря, все равно.
— Лучше будет, — проговорил он упрямо. — Аккуратней. Опрятней.
— Да нет, дело скорее уж в надзоре и руководстве, — поправил талисман. — Ты просто хочешь наложить свою метину на то, как они станут жить свои жизни. Я вот рассудил, что именно ради этого ты и стараешься. Ты хочешь руководить… Во что ты веришь, пират? В то, что однажды приобретешь достаточно власти, чтобы повернуть время вспять и изменить прошлое? Отменить то, что когда-то случилось? Сможешь вновь вызвать к жизни тщательно разработанный план отца, восстановить его маленький земной рай?… Не получится, Кеннит. Кровь, пролившуюся там, ничем не сотрешь. Кровь впитывается и остается… Она как клякса на превосходно выверенном плане. И ты хоть в лепешку разбейся, а всякий раз, когда ты будешь входить в тот дом, ты будешь ощущать запах крови и слышать крики гибнущих…
Кеннит в ярости отшвырнул перо. К его вящему отвращению, оно оставило длинный и жирный кровяной след поперек всего чертежа… «Нет, не кровяной», — поправился он сердито. Чернила. Просто черные чернила, не более. А чернила можно промокнуть и сцарапать. «Кровь, между прочим, тоже. Со временем…»
После этого он отправился в постель.
Он лежал без сна в темноте и ждал, чтобы к нему пришла Этта. Но когда она вправду появилась, то вошла крадучись, точно кошка после ночной охоты. Он отлично знал, где она побывала. Он слушал, как она раздевается в потемках. Вот она тихонько подошла к своей стороне кровати и хотела тихонько шмыгнуть под покрывало…
— Ну и как там наш мальчик? — спросил он добродушно.
Она ахнула от неожиданности. Он смутно видел ее силуэт и то, как она непроизвольно прижала руку к сердцу.
— Ой, и напугал же ты меня, Кеннит… Я думала, ты спишь!
— Похоже, что думала, — заметил он язвительно. Он сердился и пытался найти разумное объяснение своему гневу. Нет, он сердился не оттого, что она переспала с Уинтроу. Это-то как раз очень даже входило в его планы. Его рассердило то, что она попыталась его обмануть. Следовательно, она держала его за дурака. А значит, требовалось рассеять это ее заблуждение…
— У тебя болит что-нибудь? — спросила она между тем. В ее голосе звучала ненаигранная забота.
— А почему ты спрашиваешь? — ответил он вопросом на вопрос.
— Я решила, что ты, верно, потому и не спишь… Что до Уинтроу, он, я боюсь, пострадал серьезнее, чем мы сначала решили. Днем он не жаловался, но к ночи рука у него так распухла, что он едва рубашку смог снять…
— И ты ему помогла, — предположил Кеннит.
— Да, конечно. Я сделала ему припарку, чтобы уменьшить отек. Потом еще стала спрашивать его о книге, которую сейчас пытаюсь читать. Эта книга показалась мне глупой. Сплошные рассуждения о том, как разобраться, что в человеческой жизни воистину реально, а что проистекает из взглядов самого человека на жизнь. Он сказал — это называется наука философия. А я назвала ее пустой тратой времени. Какой смысл размышлять о том, откуда нам известно, что стол — это стол?… Он взялся спорить, мол, это заставляет нас думать о том, каким образом мы думаем. Ну, я-то по-прежнему полагаю, что все это глупости, но он настаивает, чтобы я продолжала читать… Я и понятия не имела о том, насколько долго мы с ним препирались, пока не ушла из каюты!
