ждать штыковой атаки, напуганные напором, и отступили в сторону от дороги. Так дивизии Даву почти без ущерба дошли до края оврага Лосвинки, обнаружили там ожидавшую их гвардию, заняли ее место, оседлали овраг, расположившись справа (напротив гвардии) и слева (поперек Смоленской дороги), дабы протянуть руку всем оставшимся позади. Остатки дивизии Бруссье, вместе с присоединившимися к ним парками, были спасены.
Но Голицын, с 3-м корпусом и 2-й кирасирской дивизией, сдерживавший развернувшиеся на плато войска, и Милорадович со 2-м и 7-м корпусами и наибольшей частью резервной кавалерии, оставшийся на фланге подходивших из Смоленска французских колонн, объединили усилия и совместно атаковали гвардию и Даву, выстроившихся в боевые порядки справа и слева от оврага. У русских оставалась мощная артиллерия, и они открыли ураганный огонь по нашим солдатам.
Нужно было принимать решение и либо атаковать русских и опрокинуть их, либо отступать в Красное, дабы избежать бессмысленных потерь. Но поскольку Тормасов начал движение в обход Красного, чтобы перекрыть дорогу на Оршу, заметивший это Наполеон не захотел более затягивать свою дерзкую остановку, чтобы его не отрезали от Орши, где оставался последний мост через Днепр, и не вынудили сложить оружие. Отступать значило пожертвовать Неем, ибо невозможно было предположить, чтобы Даву, к примеру, мог остаться в Красном дожидаться Нея один, когда так трудно стало удерживаться в нем всем вместе. Можно было, конечно, растянуться в течение еще нескольких часов, чтобы протянуть руку Нею, но следовало либо оставаться в Красном всем вместе, либо вместе уходить, дабы не потерять тех, кого там оставят.
Однако Наполеон, не пожелав ни отказаться от прибытия в Оршу вовремя, ни самому приказать оставить Нея – жестокое решение, ответственность за которое мог взять на себя только он, – отдал двусмысленные приказания, недостойные ни ясности его ума, ни силы его характера, но обнаруживавшие весь ужас положения, в которое он себя поставил. Он предписал гвардии отходить, присоединив к ней дивизию Компана в возмещение понесенных ею потерь и оставив Даву только с тремя дивизиями. Даву он приказал сменить Мортье сначала перед Красным, а потом в самом селе и держаться как можно дольше, дабы дождаться Нея, но затем последовать за Мортье. Этот двусмысленный приказ, вменявший в обязанность 1-му корпусу две несовместимые вещи – присоединить Нея и не отставать от Мортье, налагал на Даву чудовищную ответственность за оставление Нея. Достойнее было бы Наполеону взять эту ответственность на себя, ибо он один и был способен ее вынести.
Смена Молодой гвардии дивизиями Даву происходила с большими затруднениями. Пришлось маневрировать без артиллерии на плато под жестокой канонадой более чем двухсот орудий и при непрерывных атаках многочисленной русской кавалерии, то проходя, то останавливаясь и вставая в каре, то мчась со штыками на неприятельские пушки и постепенно отходя эшелонами в Красное.
В это время Наполеон стремительно отходил по дороге из Красного в Оршу. Он нашел бы дорогу прегражденной, если бы Кутузов, наконец узнавший, что Наполеон еще в Красном, не испытал движения слабости и не отозвал Тормасова, которого поначалу выставил поперек этой дороги. Поэтому Наполеон смог выйти вместе с гвардией, под ужасающим огнем, но не столкнувшись с непреодолимыми препятствиями. Однако, по мере прохождения корпусов, колонны Тормасова то выдвигались вперед, то останавливались, словно ожидая приказа окончательно перекрыть дорогу, которую они, впрочем, засыпали огнем. При виде их движений в рядах французов поднялись крики о том, что нужно уходить, что вскоре проход будет закрыт. Мортье, выходивший из Красного под атаками неприятельской кавалерии, заметив неминуемость опасности, предупредил о своем уходе Даву, торопя его выступать следом, ибо нельзя было терять ни минуты.
Спускалась ночь, ядра сыпались на Красное дождем, сумятица дошла до предела. Три дивизии Даву, насчитывавшие не более пяти тысяч человек и лишенные артиллерии, просили, чтобы их не обрекали без пользы на верную гибель или плен. И маршал сообразовался с единственно выполнимым в ту минуту приказом следовать за движением Мортье. Он прождал до наступления полной темноты, не послышится ли что-нибудь со стороны Смоленска; но поскольку Ней отбыл из Смоленска только утром 17-го, он мог подойти к Красному только вечером следующего дня. Откладывать уход до этой минуты значило подвергать три дивизии 1-го корпуса риску быть взятыми в плен или уничтоженными, не спася при этом Нея. И Даву пустился в путь на Ляды (Наполеон и Старая гвардия остановились в Лядах), без конца осаждаемый бесчисленной кавалерией и останавливаясь на каждом шагу, чтобы от нее отбиться. Мортье и Даву кое-как встали на бивак в чистом поле между Красным и Лядами. На следующий день голова армии двинулась на Дубровну, а хвост – на Ляды, и все, несмотря на эгоизм великих бедствий, были подавлены участью, уготованной Нею.
После боев 16 и 17 ноября нам пришлось оставить 5 тысяч убитых и раненых, одинаково потерянных для армии, не считая 7–8 тысяч отставших, которых русские в своих смехотворно лживых реляциях превратили в пленных, захваченных на поле боя. Кроме того, мы потеряли огромное количество обозов, пушек и брошенных фургонов. Но самой великой потерей, грозившей нам, была потеря целого корпуса маршала Нея и вверенной ему дивизии Рикара.
Утром 17-го, взорвав башни Смоленска, зарыв или сбросив в Днепр всю артиллерию, которую не мог увезти с собой, и ведя перед собой как можно больше людей, Ней вышел из Смоленска, ожидая обнаружить неприятеля с тыла, даже на флангах, готовясь дать ему энергичный отпор, но вовсе не предполагая, что придется столкнуться с ним на своем пути, как с железной стеной, через которую невозможно прорваться. Конечно, Даву послал бы ему вечером 16-го из Корытни предупреждение об опасностях, ожидавшихся днем 17-го; но поскольку между ними вскоре встал неприятель, у Даву уже не было средства сообщаться с товарищем по оружию, что стало самым досадным обстоятельством, ибо будь Ней предупрежден вовремя, он вышел бы из Смоленска правым берегом Днепра и, совершив ночной марш, возможно, пришел бы в Оршу прежде, чем русские, узнав об этом, успели перейти через реку по еще неокрепшему льду.
Ней отбыл, как и условились раньше, вечером 17-го, прибыл в Корытню, услышал канонаду, не удивился ей и приготовился преодолеть препятствие на следующий день, как уже сделали его соратники. Он полагал, что там, где прошли другие, сумеет пройти и он. На следующий день Ней направился к Красному.
Дивизия Рикара первой вышла на неприятеля и решительно двинулась в атаку. Русские всей массой стояли у края оврага Лосвинки, выставив впереди мощную артиллерию. В один миг несчастная дивизия была изрешечена ядрами и потеряла бо́льшую часть солдат.
