вырядившимся в самые разнообразные одежды, захваченные на московском пожарище, не удавалось защититься от 10-градусного мороза, а артиллерийским лошадям не удавалось на обледеневших подъемах тащить наверх и самые маленькие пушки. Приходилось бросать фургоны, и вскоре почти не осталось боеприпасов; затем пришлось бросить и пушки. Обозов в результате становилось всё меньше, и каждый день приходилось бросать новые, поскольку лошади издыхали на дорогах. Впрочем, эти лошади служили армии пищей. С наступлением ночи набрасывались на павших лошадей, разрубали их саблями и жарили на огромных кострах, которые разжигали из срубленных деревьев, пожирали мясо и засыпали вокруг костров. Если столь дорого давшийся сон не нарушали казаки, могли проснуться наутро и обожженными, либо погрузившимися в грязь, ибо от жара костров таяли снег и лед. Но поднимались не все, ибо, после того как температура стала опускаться ниже 10 градусов, некоторые уже не выдерживали ночного холода. Однако армия шла дальше, не оглядываясь на несчастных, оставленных на биваке, для которых уже ничего не могла сделать. Вскоре их заметало снегом, и только белые холмики указывали места, где эти доблестные солдаты пали жертвами безрассудного предприятия.
В то время как Наполеон с Императорской гвардией, корпусом Даву, спешенной кавалерией и массой отставших двигался на Смоленск в сопровождении Нея, принц Евгений двигался на Духовщину. Его сопровождали 6–7 тысяч человек, включая итальянскую королевскую гвардию, некоторое количество конной артиллерии и баварских всадников, сохранивших лошадей, множество отставших и несколько семей беженцев, прибившихся к Итальянской армии. Прибыв к концу первого дня пути, 8 ноября, в усадьбу Заселье, где предполагалось найти какое-нибудь продовольствие и пристанище на ночь, корпус был настигнут сильным морозом. Артиллерия и обозы встали у подножия холма, не имея возможности на него взойти. Гололедица не позволяла втащить на него и самые малые тяжести. Удваивая и утраивая упряжки, удалось затащить на гору орудия малого калибра, но пришлось полностью отказаться от орудий 12-го калибра, составлявших резерв.
В усадьбе Заселье провели печальную ночь. Наутро отбыли в ранний час, чтобы перейти через Вопь, речку, которая в августе представляла собой лишь жалкий, почти пересохший ручеек. Теперь она катила свои воды в широком и глубоком, не менее четырех футов, русле, переполненном обломками льда и грязью. Понтонеры Евгения, высланные вперед, всю ночь трудились над сооружением моста и, обмороженные, умирающие от голода, приостановили работу на несколько часов, намереваясь возобновить и завершить ее после недолго отдыха. Но на рассвете самые торопливые из безоружной толпы вошли на недоделанный мост. Из-за густого тумана, не позволявшего отчетливо видеть предметы, толпа решила, что мост готов, и последовала за теми, кто ступил на него первым, скопилась за их спинами, в нетерпении начала напирать и сбрасывать в грязную ледяную воду тех, кто стоял впереди. Крики несчастных, падавших в воду, наконец остановили хвост колонны, которая вернулась на берег и с отчаянием взирала на недоступную реку. Несколько кавалеристов, сохранивших лошадей, попытались перейти реку вброд и действительно отыскали место, где смогли переправиться на другой берег. Пехота последовала их примеру и вступила в быстрый поток, несущий огромные льдины. Переправившись почти целиком на другой берег, пехота спешно разожгла костры, чтобы согреться и обсушиться. Безоружная толпа, в свою очередь, попыталась перейти вброд: одним это удалось, другие падали, чтобы уже не подняться.
В то же время попытались перетащить на другой берег артиллерию. Запрягая в упряжки по нескольку лошадей, перетащили через поток некоторое количество орудий, но дно углубилось, покрылось рытвинами, вода стала слишком высока, и несколько орудий увязли в речном гравии. Брод оказался перегорожен, и переход на другой берег стал невозможен. В это самое время с дикими криками налетели три-четыре сотни казаков. Остановленные ружейным огнем арьергарда, они не осмелились приблизиться, но пустили в ход артиллерию, подвезенную на санях, и засыпали ядрами пребывавшую в ужасе толпу, разбили обозные повозки и посеяли подлинное опустошение. С каждой минутой сумятица усиливалась, пришлось отказаться от драгоценных обозов, которыми жили беженцы и в которых оставались еще кое-какие ресурсы у офицеров. Тогда солдаты, при виде добычи, которая неминуемо досталась бы казакам, без зазрения совести бросились грабить. Каждый хватал, что мог, на глазах у несчастных семей, которые только бессильно смотрели, как исчезают все их средства к существованию. Тут и казаки захотели получить свою долю, но их отогнали штыками и выстрелами среди невообразимой суматохи.
Прискорбное событие, которое назвали разгромом на Вопи и которое стало предвестником другого разгрома того же рода, только намного более ужасного, задержало Итальянскую армию до ночи. Остановились на другом берегу Вопи, разожгли костры, сушили одежду и предавались горьким размышлениям о своем бедственном положении, а на следующий день вновь пустились в путь в Духовщину. Все обозы и вся артиллерия, за исключением 7–8 орудий, были потеряны. Тысяча несчастных, сраженных ядрами и утонувших, заплатили жизнями за совершенно бессмысленный, как мы сейчас увидим, марш.
Днем 10-го добрались, наконец, до Духовщины. Это был маленький городок, довольно богатый, где Итальянская армия уже квартировала в августе. Его занимали казаки, но их изгнали без большого труда. Город был пустынен, но не сожжен, и в нем нашлись достаточные запасы продовольствия: мука, картофель, капуста, солонина, водка – и, что стоило всего остального, теплые дома. Несчастный армейский корпус обрел в нем недолгий отдых, пропитание и, главное, кров, а потому стоило больших усилий покинуть столь хорошее пристанище. Евгений, посовещавшись со штабом, счел благоразумным, прежде чем двигаться в Витебск среди полчищ неприятеля, узнать, не идет ли он случаем на помощь уже потерянному для нас городу. Он отправил в разведку отряд поляков, а тем временем предоставил своему корпусу возможность отдыхать в Духовщине.
Так провели 10 и 11 ноября, в состоянии, которое можно было бы назвать блаженством, если бы не печальные предчувствия, не дававшие покоя даже самым непредусмотрительным. Многого разведать не удалось, но по некоторым сведениям, собранным поляками, можно было судить почти с уверенностью, что Витебск взят. Больше не имело смысла идти в такую даль, и единодушно решили воссоединиться с Великой армией, двинувшись прямо на Смоленск. В этом жестоком бедственном положении нужно было держаться вместе, разделение сил только усугубляло несчастье. Дабы выиграть один марш, отбыли в ночь на 12 ноября, предав огню построенный из дерева городок, оказавший такую помощь, и при свете этого зловещего маяка, который окрашивал кровавыми отсветами покрытые снегом ели, прошли два лье.
Шли всю ночь и часть дня 12-го, постоянно подгоняемые казаками, и на ночь расположились в каких-то хижинах. Утром 13 ноября вновь пустились в путь и в середине дня с высоты холмов, окаймлявших Днепр, заметили
