Помимо виконта Альбера де Морсера, общие черты с лирическим героем в «Дворянской песне» имеет и его отец — генерал Фернан де Морсер, пэр Франции, который также вызывает графа на дуэль: «Вы — проходимец, ваша честь, и я к услугам вашим!» ~ «Да, ты меня знаешь, не сомневаюсь, но я не знаю тебя, авантюрист, купающийся в золоте и драгоценных камнях! В Париже ты называешь себя графом Монте-Кристо; в Италии — Синдбадом-Мореходом; на Мальте — еще как-то, уж не помню. <…> я всажу шпагу в твое сердце!» (т. 2, ч. 5, гл. 15. «Самоубийство»).
Кроме того, генерал де Морсер говорит о своей ненависти к графу МонтеКристо: «Я инстинктивно ненавижу вас У меня такое чувство, будто я вас всегда знал и всегда ненавидел!» (там же), — как и лирический герой Высоцкого, который обращается к палачу: «Я ненавижу вас, паяцы, душегубы!» (АР-16-188).
Подводя итоги, можно сказать, что палач из одноименного стихотворения Высоцкого — это тот же «новоявленный граф Монте-Кристо» из стихотворения «Снова печь барахлит…» и тот же граф из «Дворянской песни»; другими словами — разные образы персонифицированной власти.
Завершая разговор о «Дворянской песней», сопоставим ее с «Песней про правого инсайда», поздняя редакция которой также датируется 1968 годом.
В обоих произведениях встречается мотив притворства противника героя. Про инсайда сказано, что он «захромал и не стал подходить ко мне близко». Поэтому в «Дворянской песне» герой ему скажет: «Вы не получите инфаркт, / Вам не попасть в больницу!», — так как хочет с ним расквитаться: «Я снова вызову его» = «Очень я до инсайда добраться хочу», — несмотря на «огромное скопленье народа»: «Плевать, что тьма народу!» /2; 100/ = «Пусть народ на трибунах свистит неприятно» /2; 434/ (похожая атмосфера упоминается в «Сентиментальном боксере» и в черновиках «Четверки первачей»: «В трибунах свист, в трибунах вой» /1; 199/, «Стадион ревмя ревел, / Бесновался, свиристел» /4; 428/).
А желание расквитаться со своим врагом герой выскажет и в «Разговоре в трамвае» (1968): «А не то я — вслух заявляю! — / Дал бы по лицу негодяю» /5; 498/.
Здесь он не поддался шантажу своего противника, отказавшись дать ему деньги, и в итоге появилась милиция (как в стихотворении 1971 года: «…А начнешь возражать — / Участковый придет» /3; 115/).
Герой надеется, что милиция их рассудит, но та оказывается на стороне его врага: «Путаете вы, не поддавший я! / Гражданин сержант, да пострадавший я!». И эта же ситуация повторится через год в стихотворении «Я склонен думать, гражданин судья…» (1969): «Ведь нападавшим вовсе не был я, / А я, скорее, даже — пострадавший». Здесь же герой говорил судьям: «Я возвращался, / А он — навстречу», — как уже было в «Песне про правого инсайда»: «Вдруг инсайд из угла побежал мне навстречу» /2; 434/. Далее он сетует: «Он неправ, ох неправ этот правый инсайд!» /2; 435/, - как и в «Разговоре в трамвае»: «Это он неправ, да клянусь я!» /5; 499/. Но милиция не слушает героя и хочет лишить его свободы, если он не заплатит штраф, то есть фактически занимается тем же вымогательством, что и власть, так как в произведениях Высоцкого они составляют единое целое.
Кроме того, строка «Это он неправ, да клянусь я!» находит аналогию во многих произведениях, поскольку подобные клятвы часто звучат из уст лирического героя и других авторских двойников: «И если б я сегодня был один, / Я б рассказал, поклявшись, нож мне в спину» («Хоть нас в наш век ничем не удивить…»; АР-14-25), «Голая Правда божилась, клялась и рыдала» («Притча о Правде»[1323] [1324]), «И я клянусь вам искренне, публично» («Про второе “я”»), «И я клянусь — последний буду гад!» («О нашей встрече»), «Лучше не украду — и пусть! На бега не пойду — клянусь» («А в двенадцать часов людям хочется спать…»/1; 419/), «Нет прохода здесь, клянусь вам, / От любителей искусства» («Куплеты Бенгальского»), «А коль откажется сказать — / Клянусь своей главою…» («Дворянская песня»), «Клянусь — мне это скоро надоест» («Про любовь в каменном веке»; АР-7-7), «Я больше не буду покорным, клянусь» («Песня самолета-истребителя»), «И что ушла — всё правильно, клянусь» («Давно я понял — жить мы не смогли бы…»), «Ну и я решил податься / К торгашам, клянусь» («Я не пил, не воровал…»), «Клянусь, что конь не краденый / И что кровей арабских» («Цыган кричал, коня менял…»), «Буди меня ночью — всё помню, клянусь»'(«Поездка в город»; АР-3-195), «Полным баком клянусь, если он не пробит» («Мы без этих машин — словно птицы без крыл…»; а в черновиках имеются варианты: «Новым скатом клянусь, тех, кого мы возьмем…», «Я клянусь своим задним мостом / И своей неразбитою фарой»; АР-14-189), «И клянусь, иногда по ночам / Ощущаю себя космонавтом» («Баллада о гипсе»), «Но… по бабам — ни шагу, клянусь'» («Если б я был физически слабым…»), «…Что при себе такие вещи / Я не держу, я не держу. <…>Клянусь семьей, я не держу» («Прошу прощения заране…»; АР-9-39), «Явам клянусь, я вам клянусь, / Что я из тех гусей, что Рим спасли!» («Песенка-представление Робин Гуся»), «А рассказали б Гоголю / Про нашу жизнь убогую, / Клянусь своим здоровием. он не поверил бы» («Про сумасшедший дом» /1; 453/), «Нет-нет, товарищи, я на самом деле был болен, да клянусь вам честью! <…> Ну чем вам поклясться? Хотите — здоровьем главврача?» («Дельфины и психи»; С5Т-5-45), «Но я готов поклясться. / Что где-нибудь заест, — / Они не согласятся / На перемену мест» («Баллада о манекенах»). Да и сам Высоцкий в начале 1969 года оставил Всеволоду Абдулову такую записку: «Я!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Клянусь! Больше не пить. Сева! Ты самый мой любимый человек! Выс<оцкий>» /6; 394/.
Стремление поклясться может быть выражено и иначе: «Не вру, ей-бога, — скажи, Cepera!» («Милицейский протокол»), «Ей-богу, этот Гоголь бы / Нам не поверил бы» («Про сумасшедший дом»), «Послушай, друг, откройся мне — ей-бога, / С собой в могилу тайну унесу!» («Песенка про йога»), «Проскочишь, говорит, коли не промах, / Но я его, ей-бога, не виню» («Зарисовка о Париже» /5; 337/), «Бросайте зк борт всё, что пахнет кровью, / Ей-богу, не высокая цена!» («Пиратская» /2; 503/), «Но мне, ей-богу, наплевать на короля!» («Про любовь в Средние века»), «А мне, ей-богу, прятать нечего» («Копошатся — а мне невдомек…»). Сравним с автографом Высоцкого на фото, сделанном в мае 1957 года, когда он играл с Анатолием Ивановым в антифашистском этюде: «Ей-бога, в этом этюде не наигрывал, даже не слышал, что меня фотографировали. Поэтому фотографию можно назвать “Высоцкий в настоящем творчестве”»1!8.
В концовке же «Разговора в трамвае» лирический герой герой решает, как и в «Песне автомобилиста», «отбиться рублями»: «Нет, возьмите штраф, тороплюсь я». Он сдержал слово и не вступил в драку со своим противником: «Драться не хочу, не старайтесь!». Эта верность своим принципам была продекларирована им еще в песнях «Про джинна и «Я в деле»: «Если я чего решил — выпью обязательно», «И кто бы что ни говорил — / Я сам добыл и сам пропил, / И дальше буду делать точно так».
Поздняя редакции «Разговора в трамвае» завершаются так: «“Граждане! Жизнь кончается! — / Третий круг сойти не получается!”. / “С вас, товарищ, штраф, рассчитайтесь! / Нет? Тогда еще покатайтесь!”» /5; 164/. Как видим, здесь ситуация другая: милиция потребовала от героя заплатить штраф, но он отказался, и она его забирает.
Необходимо также остановиться на мотиве замкнутого круга («Третий круг сойти не получается!»[1325]) как символе безнадежной ситуации, характерной для советской действительности: «Неужели мы заперты в замкнутый круг? / Только чудо спасет, только чудо!» /3; 209/, «Толпа идет по замкнутому кругу, / И круг велик, и сбит ориентир» /3; 224/, «Смыкается круг — не порвать мне кольца!» /3; 123/, «Вот всю жизнь и кручусь я, как верченый» /2; 138/, «На вертящемся гладком и скользком кругу / Равновесье держу, изгибаюсь в дугу»[1326] /5; 189/, «Вбили в стену крюк, / Раскрутили круг, / В нем держусь, что есть силы я» /3; 368/.
