— Откуда ты об этом знаешь? — спросил Малыгин.
— Между прочим, я хожу с ним в финскую баню и знаю его настроение. Володя мне прямо сказал, что за границу его не пускают те, кто думает, что он меньше их любит советскую власть и Родину»[1330].
Очевидно, что эти совместные походы в баню Высоцкий обыграл в стихотворении «Прошу прощения заране…», где одного из чекистов особенно разозлило сообщение о наличии у лирического героя «фиги в кармане»: «Рванулся к выходу — он слева, — / Но ветеран НКВД / (Эх, был бы рядом друг мой Сева!) / Встал за спиной моей. От гнева / Дрожали капли в бороде» (С4Т-3-67). А генерал КГБ Н.В. Губернаторов как раз и был ветераном НКВД- «профессиональным контрразведчиком, ветераном Великой Отечественной войны»[1331].
Этот же ветеран НКВД будет упомянут в стихотворении «Много во мне маминого…» (1978): «Бабка-самогонщица / И ветеран труда: / “Может, это кончится, / Может — никогда”» (АР-8-133)[1332]. Но самое главное — что «ветеран НКВД» является эвфемизмом «палача», и это отсылает нас к одноименному стихотворению 1977 года. А в «Романе о девочках» (1977) будет фигурировать «ветеран НКВД» Максим Григорьевич Полуэктов — «пенсионер и пожарник, бывший служащий внутренней охраны различных заведений разветвленной нашей пенитенциарной системы» /6; 191/.
Возвращаясь к стихотворению «Копошатся — а мне невдомек…», остановимся еще на одном предшественнике сквалыги, одетого в худосочное пальто: «Гляди, приятель, в оба — видишь хилого ханыгу?»[1333] («Баллада об оружии», 1973; АР-6-144). А в 1976 году поэт обратится к своим слушателям, включая представителей власти: «Вы же слушали меня, затаив дыхание, / И теперь ханыжите…».
Слово «ханыга» означает «попрошайка, пьяница», а сквалыга в «Копошатся — а мне невдомек…» и оппонент героя в «Разговоре в трамвае» как раз занимаются «попрошайничеством». Подобным же образом ведут себя фоторепортер во «Вратаре» и палач в «Палаче»: «Репортер бормочет, просит: “Дай ему забить! / Буду всю семью твою всю жизнь снимать задаром!” / Чуть не плачет парень, как мне быть?», «Вдруг сзади тихое шептанье раздалось: / “Я умоляю вас, пока не трожьте вены!”».
Что же касается основной редакции «Баллады об оружии», то в ней ханыга охарактеризован следующим образом: «Гляди, вон тот ханыга — / В кармане денег нет, / Но есть в кармане фига — / Взведенный пистолет. <.. > И пиджачок обуженный / Топорщится на нем» (кстати, если у ханыги денег нет, то и в «Разговоре в трамвае» противник героя с этой же целью — по крайней мере, формально — лезет к нему в карман, поэтому герой говорит: Деньги на билет? Вот, возьмите!»). Здесь «фигу» символизирует пистолет, владельцем которого является отнюдь не лирический герой Высоцкого, а его антипод, как и в стихотворении «Вооружен и очень опасен» (1976): «Он в ход пускает пистолет / С пол-оборота».
Кроме того, обуженный пиджачок ханыги из «Баллады об оружии» очень напоминает худосочное пальто сквалыги из стихотворения «Копошатся — а мне невдомек…», — именно так зачастую выглядели сотрудники КГБ[1334]. Сюда примыкают вышеупомянутое стихотворение «Палач» (1977), где этот палач «говорил, сморкаясь в старое пальто»; набросок «Узнаю и в пальто, и в плаще их…» (1975), а также стихотворение 1979 года: «Мой черный человек в костюме сером!.. / Он был министром, домуправом, офицером».
Теперь остановимся на перекличках между стихотворением «Копошатся — а мне невдомек…» и «Разговором в трамвае»: «Слышь, приятель, играл бы в лото! <…> И какой-то зеленый сквалыга / Под дождем в худосочном пальто / Нагло лезет в карман, торопыга, — / В тот карман, где запрятана фига, / О которой не знает» (АР-2-204) = «Ты, к примеру, друг…» /5; 497/, «Слушайте! Зачем толкаетесь? <…> Как, рубль еще? А то ударишь? / Это вымогательство, товарищ» /5; 498/. Кстати, сквалыга — это и есть вымогатель…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Отметим и другие сходства: «Послушай, брось, — куда, мол, лезешь-то?!» /5; 330/ = «Бросьте вы, — тут не стойка вам!» /5; 498/; «В мой карман, где упрятана фига, / Из знакомых не лазил никто» = «Да очнитесь вы, ведь это мой карман!»; «Но, боже, как же далеки / Мы от общенья человечьего, / Где объяснения легки…» = «Ах, нехорошо, некультурно / На ухо шептать нецензурно!».
Интересно, что слово «брось», обращенное к представителю власти, впервые встретилось в песне «Рецидивист», где лирический герой говорил допрашивавшему его майору: «Брось, товарищ, не ершись. / Моя фамилия — Сергеев», — и это явно напоминает «Разговор в трамвае»: «Бросьте вы, — тут не стойка вам! <…> Это вымогательство, товарищ.». Также подобное обращение, помимо стихотворения «Копошатся — а мне невдомек…» («Послушай, брось, — куда, мол, лезешь-то?!»), можно обнаружить в песне «Потеряю истинную веру…», где поэт обличает власти, разбазарившие богатства страны: «Называть Насера нашим братом, / Но давать Героя — это брось.», — и еще в двух произведениях, в которых мы предположили политический подтекст: «Дух — он тоже духу рознь: / Коль святой — так Машку брось'.» («Про плотника Иосифа»), «На крик души: “Оставь ее'.”, — он стал шутить» («Рядовой Борисов!…»). Да и в песне «Про джинна» герой обращается к этому джинну: «Так что хитрость, — говорю, — брось свою иудину!». Причем Иудой называет он и свою жену в «Песне про плотника Иосифа»: «Разобиделась Иуда…» (АР-4-60), — поскольку она оказалась заодно с его врагом: «Ты шутить с живым-то мужем…».
А обращение «брось, товарищ», в свою очередь, напоминает черновик «Вратаря» (1971), где герой говорит о своем оппоненте: «Я сказал ему: “Товарищ, прекратите'.”» (АР-17-66). Другая же строка из рукописи этой песни: «Но я очень вас прошу — пойдите прочь» (АР-17-66), — вновь отсылает нас к «Разговору в трамвае»: «Только вас прошу: не хамите», — а заодно к песне «Про второе “я”», где лирический герой обращается к суду: «И я прошу вас: строго не судите».
Обратим также внимание на одинаково примирительное отношение героя к своим врагам в стихотворении «Эврика! Ура! Известно точно…» (1971) и «Разговоре в трамвае»: «Мстила мне за что-то эта склочница: / Выключала свет, ломала кран… / Ради бога, пусть, коль ей так хочется, / Думает, что все — от обезьян» /3; 480/ = «Слушайте! Зачем толкаетесь? <…> Я вам уступлю, ради бога!» /5; 498/. И неслучайно эта «склочница» обнаруживает буквальное сходство со «сквалыгой» (данные слова — фактически синонимы): «Мстила мне за что-то эта склочница» = «Бродит в сером тумане сквалыга, / Счеты сводит, неясно за что» (АР-2-204)[1335].
Стоит еще отметить идентичность ситуации в «Разговоре в трамвае» и в песне «Счетчик щелкает»: «Уйди, пацан, ты очень пьян» = «Лучше помолчите, если выпили. <…> Вот вам два рубля — убирайтесь!» /5; 498/; а также — одинаковый вопрос, который лирический герой адресует вампирам в «Моих похоронах» и сквалыге в стихотворении «Копошатся — а мне невдомек. «Да куда же, черт, вы?!» = «Послушай, брось, — куда, мол, лезешь-то?!».
Кроме того, обращение героя к сквалыге: «Ведь хлопотно и нес руки. / Послушай, брось, — куда, мол, лезешь-то?!», — заставляет вспомнить более поздний «Побег на рывок», где герой будет размышлять о том, как его с другом поймали лагерные охранники: «.. Чтоб людям не с руки, / Чтоб собакам не с лап!».
А представители власти в стихотворении «Копошатся — а мне невдомек…» описываются точно так же, как охотники в «Балладе о двух погибших лебедях», написанной примерно в это же время: «Копошатся — а мне невдомек <…> Нагло лезет в карман, торопыга, — / В тот карман, где запрятана фига…» /5; 330 — 331/ = «Трубят рога: скорей, скорей! — / И копошится свита» /5; 16/. Похожим образом был охарактеризован дьявол в песне «Переворот в мозгах из края в край…» (1970): «Его возня и козни — всё не ново». Да и в стихотворении «В лабиринте» (1972) лирический герой констатирует: «Хаос, возня… / И у меня — / Выхода нет!».
