Н * *
Особый интерес в свете темы «Конфликт поэта и власти» представляет «Притча о Правде» (1977). Сюжет ее в общих чертах таков. Ложь заманила Правду к себе на ночлег, а когда та заснула, обокрала ее и, надев ее одежду, превратилась в Правду. Настоящую же Правду судили как продажную женщину, несмотря на все ее просьбы и мольбы, вымазали в саже и изгнали, а на ее месте воцарилась Ложь, переодетая Правдой.
На мой взгляд, есть все основания рассматривать данную песню как образец формально-повествовательной лирики: в образе Правды поэт вывел самого себя, а в образе Лжи — советскую власть.
Отождествить себя с Правдой Высоцкий имел полное право, поскольку сам нес людям правду и никогда не лгал в своих песнях: «Ни единою буквой не лгу — / Он был чистого слога слуга» («Прерванный полет»), «И я не разу не солгу / На этом чистом берегу» («Штормит весь вечер, и пока…»[1341]), «Не ломаюсь, не лгу — не могу, не смогу!» («Мне судьба — до последней черты, до креста…»), «И если я до сей поры пою / И не фальшивлю, — в том его заслуга: / Он выполняет миссию свою / Жестокого, но искреннего друга» («Песня певца у микрофона»; черновик /3; 340/).
Этот мотив может быть представлен и в другой форме: «Я признаюсь вам, как на духу, / Такова вся спортивная жизнь» («Прыгун в высоту», 1970), «Как на духу — попу в исповедальне» («Я все вопросы освещу сполна», 1971), «Очищусь — ничего не скрою я» («Про второе “я”», 1969), «Хватит споров и догадок — / Ничего не утаю» («Песенка киноактера», 1970; АР-9-79), «Не таясь, поделюсь, расскажу» («Я спокоен — он мне всё поведал…», 1979)[1342], «Расскажу я вам, браточки, / Без запиночки, до точки, / Не стесняясь. / Расскажу — не приукрашу, / На порядочность на вашу / Полагаясь» («Сказочная история», 1973 /4; 294/), «Весь вывернусь наружу я / И голенькую правду / Спою других не хуже я…» («Баллада об оружии», 1973[1343]), «Я простой, я правду — враз: / Дух святой — до баб горазд» («Песня про плотника Иосифа»; АР-460), «Я буду беспристрастен и правдив» («Первый космонавт», 1972). В том же 1972 году было написано стихотворение «Представьте, черный цвет невидим глазу…», где автор вывел себя в образе «ультра» и «инфра», наделенных только что упомянутой чертой — беспристрастностью: «И ультрафиолет, и инфракрасный — / Ну, словом, всё, что “чересчур”, - не видно, / Они, как правосудье, беспристрастны, / В них — все равны, прозрачны, стекловидны». Да и годом ранее упоминалось беспристрастное правосудье: «Разглядеть, что истинно, что ложно, / Может только беспристрастный суд» («Зарыты в нашу память на века…»). А поскольку «что истинно, что ложно» сам лирический герой уже давно осознал («Я ложь отличаю от были — / Положено мне различать», — как сказано в черновиках «Песни летчика-истребителя» /2; 387/), о чем будет говорить и позднее («Но знаю я, что лживо, а что свято, — / Я это понял все-таки давно» /5; 228/), то становится ясно, что под беспристрастным судом и правосудьем поэт имеет в виду самого себя. Поэтому в «Притче» он вывел себя в образе Правды, да и в жизни вел себя соответственно: «Если Высоцкому что-то не нравилось, и он чувствовал фальшь, то говорил об этом сразу и в лицо. Он был очень гордый, прямой и честный, как в песнях, так и в жизни»[1344]4; «Его моментально “ломало”, когда он чувствовал фальшь»[1345]. Поэтому и в стихах он говорил о себе: «По речке жизни плавал честный Грека». Впервые же этот мотив встретился в стихотворении «Я не пил, не воровал…» (1962): «Честный я — чего бояться! — / Я и не боюсь».
А в 1977 году, когда была написана «Притча о Правде», лирический герой ратовал за Правду и в «Письме с Канатчиковой дачи», где выступал в самоироничном образе параноика: «Тех, кто был особо боек, / Привязали к спинкам коек, / Но воскликнул параноик: / “С правдой — рай и в шалаше!”» (С5Т-4-255), — что явно напоминает «.Лирическую» (1970), где поэт обращался к любимой женщине: «Соглашайся хотя бы на рай в шалаше, / Если терем с дворцом кто-то занял».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Кроме того, Правда постоянно наделяется эпитетом чистая. А для лирического героя как раз характерны чистота и стремление к ней: «И хлещу я березовым веничком / По наследию мрачных времен» /2; 134/, «Ты ж, очистившись, должен спуститься <.. > Нужно выпороть веником душу, / Нужно выпарить смрад из нее» /3; 131/, «Топи, / Чтоб я чист был, как щенок, к исходу дня!» /3; 49/, «Очищусь, ничего не скрою я!» /2; 187/, «Я увижу, узрею, насколько чиста моя совесть. <…> Но чиста она, вот! Она в первых рядах» /5; 626/, «Годен — в смысле чистоты и образованья» /5; 126/, «И свято верю в чистоту / Снегов и слов» /2; 208/, «Чистоту, простоту мы у древних берем» /5; 8/, «Я чист и прост, как пахарь от сохи» /5; 592/, «Чистый я — но кто их знает тут?» /4; 454/, «Сквозь меня многократно просеясь, / Чистый звук в ваши души летел» /3; 111/, «Ни единою буквой не лгу — / Он был чистого слога слуга» /4; 136/, «И даже в мыслях не солгу / На этом чистом берегу» /4; 311/. Впрочем, изредка этот мотив может фигурировать в негативном контексте: «В мире тишь и безветрие, / Чистота и симметрия. / На душе моей тягостно, / И живу я безрадостно» /1; 256/.
В самом начале «Притчи» говорится о том, как Ложь обокрала Правду: «Выплела ловко из кос золотистые ленты / И прихватила одежды, примерив на глаз. / Деньги взяла и часы, и еще документы, / Сплюнула, грязно ругнулась и вон подалась». Такая же ситуация описывалась в стихотворении Есенина «Злая мачеха у Маши…», исполнявшемся Высоцким и наверняка переосмысливавшемся им в свете своих взаимоотношений с властью: «Злая мачеха у Маши / Отняла ее наряд… / Ходит Маша без наряда, — / И ребята не глядят. / Ходит Маша в сарафане, — / Сарафан весь из заплат, / А на мачехиной дочке / Серьги с яхонтом горят». О подобном отношении к себя советской власти (как мачехи к падчерице) будет сказано и в черновиках «Гербария» (1976): «Унизить нас пытаются, / Как пасынков и падчериц» /5; 368/. А мотив лишения одежды вкупе с мотивом лишения свободы встречается еще в одной исполнявшейся Высоцким песне — «Когда с тобой мы встретились, черемуха цвела…»: «И вот меня побрили, костюмчик унесли, / Теперь на мне тюремная одежда».
Добавим, что внешность Правды, украсившей свои волосы «золотистыми лентами», напоминает действия лирического героя в «Райских яблоках» (также — 1977), где он заплел гривы своих лошадей, символизирующих его судьбу: «Да репьи из мочал еле выдрал и гриву заплел». В обоих случаях мы видим стремление поэта украсить свою жизнь, чтобы она не была «скучной, серенькой». Как сказано в «Моей цыганской»: «Хоть бы склон увить плющом — / Мне б и то отрада!».
В «Притче» Правда названа мразью, а Ложь объявила себя Правдой. Подобное переворачивание с ног на голову понятий «Правда» и «Ложь», характерное для советской эпохи, представлено и в песне А. Галича «На сопках Маньчжурии» (конец 1960х), где речь шла о погромном высказывании секретаря ЦК ВКП(б) А. Жданова (1946) в адрес Михаила Зощенко: «Толстомордый подонок с глазами обманщика / Объявил чудака всенародно обманщиком». Сравним с «Притчей»: «Дескать, какая-то мразь называется Правдой…».
Похожий мотив разрабатывается еще в одной песне Галича — «Вальсе-балладе про тещу из Иванова» (1966), где власти оклеветали художника-экпрессиониста, поэтому данная песня также обнаруживает сходства с «Притчей»: «Праведные старцы, брызжа пеною, / Обозвали жуликом и Поллоком» = «.Двое блаженных калек протокол составляли / И обзывали дурными словами ее»; «А в конце, как водится, оргвыводы» = «Тот протокол заключался обидной тирадой».
