Льву Николаевичу по каким-то делам нужно было съездить в Москву, а теперь он возвращается назад. Об этом писали газеты и даже указывали время его отъезда и номер поезда.
Теперь же люди не понимали, почему и откуда вдруг на заброшенном полустанке, в грязных вагонах третьего класса появляется сам Лев Толстой, куда и зачем он едет, что все это значит. И это будоражило умы. И главное, какой смысл был теперь прятаться от людей, если он ушел из Ясной Поляны, чтобы жить среди народа, слиться с ним. Ведь не собирался же он на самом деле удалиться в пустыню или скрыться в скитах. Он хотел жить по-человечески, разумно, то есть в деревне, не на барском дворе, а в избе. Можно было бы возразить, что и в Ясной Поляне он был окружен крестьянами. Но яснополянские крестьяне не могли отрешиться от сознания того, что он граф и владелец поместья. В селе Шамардино он 30-го утром ходил нанимать хату и даже сговорился с хозяйкой-вдовой за три рубля в месяц и обещал переехать 31 октября.
Но этого не свершилось. Почему? А потому и не остался, что понял, к чему приведет: сюда, в Шамардино, к нанятой им избе, пойдут толпы любопытных, съедутся газетчики, наконец, явятся родные, и выйдет обыкновенная ненужная комедия… Мир не позволит ему уединиться. Александру I для того, чтобы уединиться и бежать из дворцовых палат, по его же, толстовской, версии, выдвинутой им в «Посмертных записках старца Федора Кузьмича», нужно было пойти на хитрость — подложить придворным труп похожего на себя человека и так далее. Впоследствии, убедившись, что побег императора из Таганрога выдуман, Толстой прекратил «записки». Но дело уже не в этом.
Теперь же, трезво взглянув на сложившееся положение вещей — попытка жены покончить с собой; шпионы, которые следовали за ним по пятам, монахи, которые явно не случайно попадались ему навстречу, восторг одних, страх и смятение других, сопровождавших повсюду его появление, и вследствие всего этого невозможность начать спокойную, трудовую жизнь, к которой он стремился, — Толстой понял, что у него осталось лишь два выхода — смиренно вернуться в Ясную, что было совершенно невозможно, или умереть. И не искусственно прервать свою жизнь — это было противно его натуре, — а лишь ничего не предпринимать, отдаться во власть обстоятельств, что неизбежно должно было привести его к смерти.
И когда приехавшая из Ясной в Шамардино дочь (она и привезла известие о том, что Софья Андреевна пыталась покончить с собой) заторопила его с отъездом, уверяя, что здесь его могут настигнуть, он подчинился и, несмотря на плохую погоду, выехал лошадьми в Козельск и там сел на поезд. Это было уже 31 октября. В пути энергия и страсти вновь вспыхивают в нем — он ведет споры со случайными спутниками, поучает, осуждает Столыпина за разрушение общины и насаждение хуторского хозяйства, даже выступает в вагоне с речью и вдруг, уже чувствуя недомогание, все-таки выходит на площадку, на открытый сквозняк, в одной черной рубахе-толстовке.
О человеке, который в восемьдесят лет ездил на велосипеде, в восемьдесят два без посторонней помощи садился верхом на лошадь и брал с места в галоп, можно точно сказать, что он берег себя, ибо чувствовал высокую ответственность, возложенную на него его гением. Теперь ему стало безразличным состояние его здоровья. Как могучий пловец, который долго-долго плыл против течения и вдруг увидел, что цель, к которой он плыл, исчезла, прекращает сильные взмахи руками и дает воде свободно нести его назад, к бурным порогам, так и он, совершив последний подвиг, — уйдя из Ясной Поляны и поняв, что уход его не может дать то, к чему он стремился, — отдался во власть течению жизни.
В развернувшейся затем схватке на небольшой станции Рязано-Уральской железной дороги Астапово он уже не участвовал. Но он заранее подготовил все для того, чтобы эта борьба — между честными и бесчестными, безверием и верой, патриотами своей Родины и холодными, безразличными бюрократами, правительством и народом — разгорелась и чтоб, несмотря на видимый перевес врагов, победил он, Толстой. «Смертию смерть поправ».
7
…Тишина. Луна только взошла. Кругом был таинственный мир Толстого. Войдя в усадьбу со стороны деревни Грумант (там, где Толстой тайно от семьи встречался с Чертковым и где за три месяца до смерти написал окончательный текст завещания), мы вышли на Калиновый луг, что описан в «Анне Карениной».
Мой гид был молодой человек, влюбленный в Толстого. И, слушая его, вспомнил я себя пятидесятых годов. То было время моего первого увлечения Достоевским. Говорят, Достоевского можно понять с возрастом. Но Толстого еще больше можно понять с возрастом. И после Достоевского, в уже изученном «Воскресении», вдруг открылись новые истины, новые глубины»
* * *
Позабыв о том, что сам убежденно и благостно проповедовал всепрощение, он дает волю своему страшному, могучему гневу. И гнев его вздымается, как гигантский девятый вал, сметая все на своем пути.
Хотя в эпиграфе к роману и говорится о том, что надо до «седмижды семидесяти раз» прощать «брату моему, согрешающему против меня», сам Толстой ничего никому не прощает.
Прощен ли им князь Нехлюдов, обманувший Катюшу Маслову? Нет. И хотя Нехлюдов и пытается искупить свою вину, но Катюше его запоздалое раскаяние уже не нужно.
Прощен ли Топоров-Победоносцев, разлучающий сектантские семьи во имя того же Христа?
Нет. А этот даже и не раскаивается в содеянном.
Прощена ли либеральная барыня, рассуждающая о бедствии народа, о страданиях несчастных, а под шумок взглядом вопрошающая своего собеседника: «Можешь ли любить меня?»
Нет. Высмеяна и выставлена напоказ всему свету.
Прощены ли все виновные в страдании невинных, от смотрителя тюрьмы до сенатора и обер-прокурора?
Нет, нет и нет. Очень убедительно доказано, что они изолируют опасных ради собственной выгоды, чтобы сохранить свою власть.
Роман «Воскресение» написан почти на стыке двух веков — XIX и XX, после того, как Толстой пришел к учению о непротивлении злу насилием. Но где же непротивление в романе? Проявляется ли оно как идея? Да,
