У Юры была непростая жизнь, и в свои сорок шесть он продолжает работать ещё более напряжённо, чем когда-либо. Интересно, часто ли он задумывается, что это была его мечта и что она осуществилась? Успевает ли он замечать всю эту красоту вокруг себя? Успевает ли почувствовать, что живёт в раю? Или эти моменты случаются в его жизни не чаще, чем те каникулы?
Перед их расставанием после проведённых вместе двух недель, напоённых удивительным общением, Юра признался: «А ведь и для меня это были лучшие в жизни каникулы».
Юрин приезд в Петербург два года назад напомнил Вере о калифорнийских впечатлениях. Но здесь она видела Юру в привычной для самой себя обстановке; про свою жизнь он рассказывал мало, в основном о работе и планах; большую часть времени они провели в операционной или на переговорах, и калифорнийское очарование лишь лёгким дуновением напомнило о себе.
И только провожая его в аэропорту, когда она увидела, как его спина скрылась за таможенным терминалом среди спин других иностранцев, улетавших восвояси, у Веры неожиданно и необъяснимо защемило сердце. «Он уезжает туда, к себе домой, а я остаюсь», – почему-то подумала она. Тем не менее ей довольно легко удалось стряхнуть с себя грусть. Мысли о собственных планах и о том, что у неё с детства любые проводы вызывали подобные падения настроения, успокоили и заставили забыть тот эпизод. «Оставаться всегда тяжелее, чем уезжать», – напомнила она себе.
«Почему мы больше не ездили в Америку?» – думала Вера, возвращая альбом на полку. Возможно, потому, что у Саши не стало поводов туда летать: его американский проект так и остался лишь в замыслах. Кроме того, было достаточно европейских конференций и в сфере Вериных интересов, да и ежедневная жизнь затягивала.
Надо же, как быстро пролетели три года. А что изменилось за это время? Вообще-то, много чего: у Веры набирает обороты её компания, у Саши – долгосрочные проекты с серьёзным заказчиком, сын проявляет всё новые и новые способности. А с другой стороны… Они виделись с Юрой, как будто вчера, и когда они встретятся, то всё будет так же чудесно, как три года назад. И, главное, она снова увидит Калифорнию.
Вера подошла к кровати. Саша спал глубоко и даже не шевельнулся от её прикосновения. Наверное, устал. Да и хорошо, что он спал – не хотелось ей будить мужа.
«Почему мне-то не спится? Завтра рано вставать».
3
Незадолго до начала Ленинградской блокады семья Вольманов была эвакуирована в Новосибирск. Юриной матери тогда было шесть лет, её брату – четыре. В Новосибирске на их родителей довольно быстро составили «дело» и отправили по этапу: стране нужна была квалифицированная рабочая сила на энергетических и военных производствах, благо отец был доцентом и опытным инженером.
Их детям угрожал детдом. Но каким-то чудом их бабушке удалось добиться опекунства. Вскоре умерла другая её невестка, и она стала опекуном ещё двух своих внуков. После войны родителей отпустили, но без права возвращения в Ленинград, так что они продолжили работать в Новосибирске и растить четверых детей.
Время шло. Брат Юриной матери с отличием окончил институт и через четыре года эмигрировал в США, создав тем самым большие проблемы для оставшихся на Родине родственников.
Юра помнил своего дядю плохо: было ему девять лет, когда тот уехал, но, несмотря на очевидные трудности, в семье переносили их безропотно, никто дядю не попрекал. Со временем, когда Юра уже поступил в медицинский институт, у них с матерью произошел короткий тихий разговор. Оказывается, брат выслал ей приглашение. Пылкий юный нрав и видимые только его неискушённому взору перспективы на Родине заставили Юру категорически отвергнуть идею отъезда.
Начались студенческие годы, полные радостей молодой жизни и надежд как на всеобщее, так и на персональное «светлое будущее». Юра шёл на красный диплом, по отцу он был Иванов, и ничто не предвещало беды. Жизненная формула сложилась у талантливого и обаятельного парня быстро: надо трудиться с утра до вечера, а если получается – то и по ночам, надо знать и уметь больше других и не останавливаться на достигнутом.
Ещё на первых курсах он записался в студенческое научное общество, целыми днями пропадал в лаборатории, практически написал докторскую диссертацию своему научному руководителю по новой и модной в те годы научной тематике. Стать он решил акушером-гинекологом.
Его любили девушки и преподаватели, у него было много друзей, он занимался теннисом, лучше всех учился, одну за одной публиковал научные статьи в серьезных журналах. Его фамилия стояла на первом месте в длинном списке кандидатов в кафедральную клиническую интернатуру. Наконец, пришло время распределения.
И тут Юру вызывает «для разговора» его научный руководитель. Как родная мать, она пестовала своего любимца все последние годы. Вид у неё был растерянный, цвет лица зелёный. Её интересовало следующее:
– Кто такой Илья Вольман?
– Это мой дядя, – был единственно возможный и известный им обоим ответ.
– А где он сейчас?
– В Америке.
На этом «разговор» закончился. И начался истерический монолог перепуганной женщины, суть которого сводилась к Юриному «вероломству», позволившему ему столько лет скрывать чудовищную свою личину и покрывать «изменника Родины». Как удалось понять Юре из этого монолога, основная претензия состояла в том, что он не рассказал об «американском дядюшке» несколько лет назад. Это, видимо, следовало сделать в первую минуту после знакомства с научным руководителем. А теперь из-за его «подлого» поступка несчастная женщина очень бледно смотрелась на учёном совете, когда чересчур активно выдвигала Юрину кандидатуру. Её даже пристыдили товарищи из парткома.
В интернатуру, разумеется, Юру не взяли. Вместо него вожделенные кафедральные места были отданы двум тихим девочкам, о которых до этого никто ничего не слышал ни на потоке, ни в студенческом научном обществе, но положение чьих отцов делало их заслуги необязательными. Этим закончилась Юрина обещавшая стать блистательной кафедральная карьера. В документах по распределению двусмысленности не было: новоявленный доктор направлялся в посёлок в четырёхстах километрах от Новосибирска. Это был даже не райцентр.
Такой поворот судьбы Юра переживал тяжело, но, к счастью, недолго. Он отправился в Комитет здравоохранения и попытался выяснить, есть ли возможность перераспределиться хотя бы в городскую интернатуру. Однако его нежелание работать в глубинке вызвало бурю праведного негодования председателя Комитета. Юра ушёл, не получив ответа на свой вопрос, но зато выслушав лекцию о том, как почётно работать на благо страны, вскормившей и обучившей тебя. Вечером он уже сидел в библиотеке и читал Трудовое законодательство, одна из статей которого гласила, что если младший из супругов заканчивает институт и становится специалистом, его можно распределить только по месту работы старшего супруга.
Через неделю на выпускном вечере он познакомился с подругой своего приятеля – выпускницей строительного института. Она была на год его старше и уже год как работала в Новосибирске. Отзывчивая девушка вошла в положение неотразимого юноши и в тот же вечер с благословения приятеля они решили зарегистрировать брак. Единственным её условием было не сообщать об этом её матери. Того же, впрочем, хотел и Юра. Через месяц они расписались в районном ЗАГСе, и на следующий день Юра стучался в знакомую комитетскую дверь, только уже не с глупыми вопросами, а со свидетельством о браке и заявлением в руках.
Можно себе представить реакцию председателя Комитета. Брызжа слюной, тот вспомнил все прегрешения сынов Израилевых в мировой истории, но заявление был всё-таки вынужден принять. Вскоре Юра получил новое место работы. Однако Родина оказалась по-иезуитски изощрённее еврейского юноши: это был фельдшерский пункт в восьмидесяти километрах от Новосибирска, сущая дыра. Претензий, однако, быть не могло – административно эта дыра относилась к городу.
Вышло так, что Юрина борьба за справедливость вывела его к той же линии старта, с которой он начинал, но уже закалённого и готового к дальнейшей борьбе. Фиктивный брак закончился настоящим разводом: ребята «потеряли» свои паспорта и получили новые, чистые и красивые.
В Новосибирске доказывать уже было нечего и некому. Демонстрировать Родине свою профпригодность он решил в Риге. Столица Латвии была наиболее западным и в прямом, и в переносном смысле городом Союза. Они собрались туда с приятелем – таким же отчаянным парнем из строительного института. Мама, благословляя сына, достала из комода скопленные за многие годы сбережения – пятьсот рублей.
Итак, они ехали в своё «светлое будущее», которое уже не имело ничего общего со «светлым будущим советского народа». Первое, с чем они столкнулись в Риге, когда попытались найти работу, это необходимость рижской прописки. Пустяк, казалось бы, но без него можно было забыть о трудоустройстве. Прописка стоила им аккурат пятьсот рублей. Остались жалкие крохи, которые они разделили на ещё более мелкие части и тратили их на батон и бутылку молока в день.
