Сотрудницы отдела сразу заинтересовались судьбой красивой, молодой (и к тому же бесстыдно счастливой) рижанки. Для начала выяснили, что её мужа зовут Юрий Витальевич Иванов, что он акушер-гинеколог, и до поры сплетни утихли за неимением почвы. Но первое же появление красивого чужого мужа, оказавшегося на беду черноволосым, а к тому времени ещё и чернобородым, иными словами – несомненным евреем, сработало как детонатор. «Правильная» фамилия перестала работать на него, вызвав ещё большие подозрения в отношении её носителя. Тихий антисемитизм обернулся почти воинствующим. Кумушки сплотились на этой почве так, что на время позабыли даже о личной жизни начальства и сотрудниц из соседнего отдела. По сути, началась травля. Стоило Тане появиться на работе, как тут же заводили разговоры о «жидах», с обвинением их во всех бедах, приводили красочные примеры из жизни, обсуждали чьи-то отъезды. К слову, шёл 1987 год, и очередная волна эмиграции по своему размаху обещала побить рекорды прошлых лет.
Для Тани пребывание на работе превратилось в сущую пытку. Продолжаться долго так не могло, и в один прекрасный день она вызвала Юру к разговору: «Давай уедем обратно в Ригу – родители готовы нас принять, они уже встали в очередь на новую кооперативную квартиру. Там нам будет лучше». Юра помолчал несколько секунд и попросил пару дней на раздумье.
К этому разговору он вернулся сам, причём вечером того же дня, видимо, после беседы со своей матерью: «Таня, я согласен, что нам надо уехать. Только Рига – пройденный этап. Нам не будет там лучше. Если уж и ехать, то в Америку».
Таня была потрясена. Разговоры сотрудниц, обсуждавших отъезды евреев, невольно попадали к ней в уши. Но, как и сами сотрудницы, эти темы были для неё чуждыми. Происходило это неизвестно с кем, неизвестно как и неизвестно зачем. Таня не была готова к подобному развороту собственной жизни. Но Юра, похоже, решил всё за двоих. Его «предложение» сразу приняло принудительный характер и больше не обсуждалось. А Тане отводилась роль, в чём-то похожая на долю жены декабриста.
Началась подготовка к отъезду. Всё делалось тихо, незаметно для соседей и коллег по работе. Документы собирали по отдельности и с промежутками во времени, чтобы не вызвать преждевременных подозрений. Иначе последние месяцы на Родине могли превратиться в ад. Юрина мама подавала документы в одном пакете с ними: с Юриным отцом они давно были в разводе, но согласие на отъезд сына тот предоставил. Необходимо было также получить согласие на выезд от Таниных родителей. Это и стало поводом для последней поездки в Ригу. По телефону родителям ничего не сказали, кроме того, что ребята приедут к ним на некоторое время.
К приезду Юры и Тани родители готовились и при встрече светились счастьем. Они были уверены, что их дочь уговорила строптивого мужа (Юрин характер проявлялся все отчетливее и уже не был секретом для Таниных родителей) и дети окончательно переехали жить в Ригу.
Беседу Юра начал за праздничным столом, едва дождавшись, когда усядется хлопотливая теща. Узнав новость во всей её жестокой наготе, тесть уронил ложку в суп, резко встал из-за стола и вышел на улицу. Вернулся он только к ночи. Теща всё его отсутствие проплакала.
Выяснилось следующее: тесть быстрым шагом три раза обошёл вокруг дома (может, даже выпил пива в ближайшем ларьке, но об этом история умалчивает). Сделал он это для того, чтобы не нанести в пылу страстей телесных повреждений неуёмному зятю. Затем, слегка остыв, но не найдя ответов в себе, он направился прямиком к соседу своему и приятелю по фамилии Шапиро. Что именно сказал своему другу Шапиро, история, опять же, умалчивает. Говорили они долго и обстоятельно, но суть беседы сводилась к следующему: «Не будь дураком – дочери твоей повезло». Да, надо отдать должное Таниному отцу – лучшего советчика не мог он выбрать для такого случая. И спасибо Шапиро – его роль в дальнейшей Юриной судьбе не следует приуменьшать.
4
Получение визы оказалось процессом небыстрым. У Веры ушло на него больше месяца, тем более что требовалась виза как США, так и Мексики.
В консульство она ездила одна. Билет и отель заказывала через интернет, тщательно планируя маршрут. Как Саша и говорил, цены были безумные. А что если и правда Сан-Франциско исключить из маршрута? Пара исправлений на сайте бронирования билетов: да, так значительно дешевле. Но где тогда пересечься с Юрой? Стрелочка курсора в задумчивости замерла на экране. Видимо, придётся созваниваться с ним уже в Мексике, выяснять номер в отеле, подгадывать с датой. Хотя, конечно, всё это не главное. Главное – она не побывает в городе, очаровавшем её. Мышка вновь ожила, возвращая первоначальный маршрут.
Кроме того, у Веры имелась одна черта характера, идущая вразрез с остальными, довольно мягкими, чертами, – неспособность добровольно отказаться от рождавшихся в её голове стремительных решений. Упорство в реализации таких, зачастую авантюрных, идей носило почти патологический характер и было наиболее частым, хотя едва ли не единственным предметом Сашиного недовольства. Вот и сейчас: что мешало прислушаться к доводам рассудка и составить маршрут соразмерно своим доходам и основной цели поездки? Главная причина, вне всяких сомнений, была в том, что идея уже поселилась в Вериной голове и не давала ей покоя. Доводы рассудка вынуждены были отступить.
Вчерашний разговор с Юрой усугубил странное беспокойство и нетерпение: Юра сказал, что не всё идет так, как ему бы хотелось. В частности, в момент приезда Веры его жена, Таня, будет в командировке и поэтому, к сожалению, не сможет вместе с ними поехать в Мексику (изначально предполагалось совместить конференцию с небольшим отдыхом). Таня работала в крупной финансовой корпорации, и неожиданно возникла необходимость ехать куда-то на переговоры. Узнав, что и Саша не приедет, Юра совсем расстроился. К Саше он относился с большим уважением. Но почему-то Юрино расстройство показалось Вере обидным. То, что они, Вера и Юра, встретятся, тоже ведь имело какое-то значение, и почему бы радости от их предстоящей встречи не затмить грусть от того, что Саши и Тани с ними не будет?
Но главное, всё уже было решено, билеты куплены, встречи намечены и предстояло далёкое и приятное путешествие.
5
Перелёт через Атлантику – на редкость утомительное времяпрепровождение для пассажиров эконом-класса. Но не для Веры. Затекшие ноги, неудобное сиденье, боль в спине, плохой кофе и невкусная еда – всё это не имеет никакого значения, если каждое мгновение ты осознаешь, как всё дальше и дальше отступает Старый Свет, тает невидимый океан и как под тобой проносится, словно на школьной карте, пёстрый Американский континент.
Пункт назначения – совсем на краю Западного побережья, и когда следишь на экране за маленьким самолётиком, ползущим над схематической Америкой, кажется: вот сейчас он проскочит мимо и по инерции унесётся в Тихий океан. Но нет: самолетик на экране разворачивается, чтобы принять более удобную для приземления позицию вдоль побережья (теперь уж точно не проскочит), а реальный самолёт приступает к посадке. Пассажиры начинают просыпаться, к гулу двигателей примешивается гул голосов, уши словно набиты ватой, сердце ускоряет темп.
Оторвавшись от слежения за виртуальной картой, Вера прильнула к иллюминатору. Островок тумана на стекле, образовавшийся от дыхания, на миг ухудшил видимость. Вера слегка отстранилась, оставляя на стекле отпечатки лба и кончика носа, и улыбнулась этому забытому детскому ощущению от прилипания к окну. За очередной горной цепью наконец стала видна береговая линия. Белая пелена плотным покрывалом наползала с океана на материк. «Haze», – смакуя понравившееся ещё в ту поездку слово, прошептала Вера.
Как и положено, над Сан-Франциско стояла дымка. А когда самолет погрузился в неё и быстро проскочил казавшийся сверху таким плотным покров, открылся залив с двумя линиями мостов, пересекавших его в разных направлениях. Самолет дважды сделал круг над живописным заливом – второй ниже первого, – как будто желая похвастаться своим пассажирам самобытной красотой города, дать возможность всем его рассмотреть.
Сегодня Вера была, наверное, самым благодарным зрителем. С каждым кругом, описанным лайнером, в её душе вздымалась новая волна чувств. И чем ниже опускался самолёт и чем отчётливее делались картины города и отдельных строений, тем сильней эти чувства отзывались земным пьянящим восторгом. У Веры мелькнула мысль, что сходное ощущение жадного узнавания, на грани с dеjа vu, наверное, испытывают люди, когда возвращаются на Родину после долгого отсутствия.
Может, это и есть ностальгия? Кто сказал, что ностальгия бывает только по тем местам, где ты родился? Наверное, Вера имела дело с неким антиподом ностальгии – по тем местам, где ты мог родиться, но почему-то не родился, по чужой далёкой земле, которая ждала три года и честно дождалась, не изменившись и тем самым не предав твоих воспоминаний, как это зачастую случается с воспоминаниями юных лет, сохраняющими предметы, улицы и дома в гораздо более крупном и привлекательном виде, чем есть на самом деле, обрекая на разочарование всех, кто после долгих странствий возвращается к местам своего детства.
