– Алло! Даррен? Даррен? Бочонок? Ты меня слышишь?
Видимо, он слишком надолго пропал в мире грез и воспоминаний, и теперь в качестве расплаты ему напомнили с детства ненавистное прозвище. Сердце забилось чуть чаще, и пришлось вновь подавлять подступившую к груди ярость.
– Да—да, я здесь.
– Ну что скажешь?
– Что скажу?.. – Даррен точно знал, что какая—то часть его мозга слышала, что сказала Марта, но делиться этой информацией она не хотела. Можно было положиться на удачу и дать расплывчатый и ничего не значащий ответ, но это был бы слишком отчаянный блеф. Надежней было сдаться. – Насчет чего?
– Как это насчет чего? Насчет твоего приезда домой, конечно! Опять не слушал?
– Прости, голова раскалывается…
– Но ты же помнишь, что мы ждем тебя на годовщину родителей? Я спрашивала, когда ты прилетишь, чтобы мы могли тебя встретить в аэропорту.
Встретить меня в аэропорту? Чтобы я потом провел 4 часа в машине в вашем обществе без шанса на спасение? Нет уж, спасибо.
– Спасибо за предложение, но я как—нибудь сам разберусь. Тем более, я еще не покупал билет, так что, не знаю, когда прилечу.
– Ну что же ты! Покупай скорее! Чтобы Стив успел отпроситься с работы и забрать тебя.
– Ты меня слышишь вообще?! Я сам… – он выдохнул и понизил голос. – Я сам доберусь. Честное слово. Не стоит беспокоить… Стива. У него наверняка куча работы.
– Ой да. Ты прав. Знаешь, недавно…
– Марта! Дорогая моя, любимая сестра, – он уже готов был разбить ни в чем неповинный телефон, только бы этот бесконечный и настолько же бессмысленный разговор закончился, – У меня действительно ужасно болит голова. И море работы к тому же. Почему бы тебе не рассказать мне все, когда я приеду?
– Ладно. Но обещай сходить за мной к кондитеру договориться насчет торта на свадьбу.
– Но я же… Ладно, обещаю. Пока.
Он тут же нажал на «отбой», так что ответное «пока, скучаю» донеслось до него уже издалека. «А я нет» – только и подумал он. Он даже не был уверен, что его печалит тот факт, что он не скучает по дому, семье и прежним друзьям. Не то чтобы он не любил их. Вернее, он пытался их любить. Но сейчас он был слишком раздражен для этого. Сердце все так же гулко стучало в груди, и звук этот эхом отдавался в висках. Боль притупилась, но все еще напоминала о себе, плавно перемещаясь из одной точки в другую.
Даррен посмотрел на начатую книгу, брошенную в угол дивана и ждущую его возвращения. Затем на бутылку виски, выглядывающую из—за холодильника и так же, очевидно, скучающую в одиночестве.
«К черту, – решил Даррен, – пожалею об этом потом».
2
Потом настало уже на следующее утро. Головная боль, которую так бесцеремонно выгнали накануне, вернулась и нанесла ответный удар. И он был куда сильнее первой атаки, сейчас казавшейся лишь дружеским предупреждением. Веки налились свинцом и упорно не желали разлепляться. Запах виски распространился по комнате плотным облаком, как будто сам бетон был пропитан им. Однако все же разлепив веки и поднявшись с постели, Даррен обнаружил, что пропахла не только комната – этот запах наполнил весь мир, и теперь от него было не скрыться. Он заплывал даже в распахнутое настежь окно, несмотря на то, что утро, уже почти превратившееся в день, обещало изгнать его весенней прохладой. Даррен предпринял отчаянную попытку смыть его в душе, но и этот план провалился. Вместо этого вода унесла остатки сна и обнажила суровую реальность: книга по—прежнему лежит на диване, мягко говоря, недочитанная, дедлайн стал еще на день ближе, а голова категорически отказывается работать.
Даррен заварил кофе и сел за стол, подпирая рукой щеку, вдыхая кофейный аромат, постепенно изгоняющий своего предшественника, и размышляя о том, как он до такой жизни докатился и что теперь делать. Безусловно, необходимо было привести себя в порядок и снова взяться за чтение. С другой стороны, в голове стоял непроглядный туман вдобавок к вернувшейся мигрени. Пожалуй, все было бы гораздо проще, если бы кухню от гостиной отделяла стена, а не длинный стол и воображение хозяина, и бутылка виски двухмесячной давности не подсматривала за ним из—за холодильника. И сестра не приставала по телефону. Но жизнь была полна невзгод и препятствий.
12:32. А какой сегодня день? Вторник или среда? Даррен вздохнул и, держа в руках чашку кофе и мысленно осыпая себя проклятьями, отправился на поиски телефона. Календарей он в доме не держал, ровно как и часов, а потому во времени и в датах ориентировался либо по крошечному значку в правом нижнем углу монитора ноутбука, либо по циферблату на экране мобильного и на панели электроприборов, но последние не показывали день. Вообще у Даррена складывались довольно непростые отношения со временем. Есть в нем что—то давящее, подгоняющее к некоему грандиозному исходу. Когда следишь за ходом времени, тут же начинаешь задумываться обо всем, что успел и не успел сделать за час, день, месяц, год, всю жизнь, а это неизбежно приводит к мыслям о том, сколько еще осталось: дел и времени. И здесь уж не сбежать от вопроса о том, правильно ли расставлены приоритеты и распределены ресурсы, все ли идет по плану и каков вообще план. Время вечно гонит нас вперед, в неизвестность будущего, отбирая настоящее и заставляя забывать прошлое и вечно хотеть большего.
Вот и он. Слегка дрожащей рукой Даррен скользит между спинкой и подушкой дивана и нащупывает телефон. Почти разряженный, на последнем издыхании, экран загорается и гаснет до следующей подзарядки. Вторник, 28 марта.
Пока заряжался телефон, Даррен сидел на диване, допивая кофе и щелкая пультом от телевизора, бездумно глядя на сменяющие друг друга, один ярче другого, образы. Новости, дешевые сериалы, неудостоившиеся прайм—тайма, кислотные мультфильмы, снова новости, спорт, дикая природа и еще немного новостей. Ежедневно, по всем каналам, с утра до поздней ночи. Убийства, насилие, жестокость. Кадры горящих зданий и изуродованных тел сменяются суровыми лицами дикторов. Внешняя политика, порождающая личную ненависть людей, которые впервые видят друг друга. Разлученные семьи и забытые друзья. Своя правда для каждого. Разный монтаж одних и тех же кадров одного и того же видео на разных каналах: для тех, кто за/для тех, кто против. Вербальные схватки и речи политических лидеров с последующими яростными обсуждениями, помещенные в минималистически обставленных студиях. В этих обсуждениях, больше напоминающих массовый самосуд, может принять участие любой. И желающих обычно больше, чем можем уместить экранное время. Все вечно с чем—то не согласны и спорят об этом с пеной у рта: приглашенные эксперты, кочующие с дивана одного канала на диван другого; люди в зале, рвущиеся в бой и отбирающие друг у друга микрофон; наконец зрители, звонящие в студию и старающиеся изо всех сил перекричать ее шум. Каждый из них знает тысячу и один способ решить все проблемы страны и общества, но не каждый способен взяться за свои собственные. Высказавшись, они могут доживать день или ложиться спать, исполненные чувства собственной значимости.
А потом реклама. Улыбающиеся, вечно счастливые лица. Мы живем в лучшем из времен, где можно купить что угодно, где угодно и когда угодно: еду, одежду, услуги, информацию, спокойствие, счастье. Все под рукой 24 часа в сутки, 7 дней в неделю. И если у тебя есть доступ к интернету, у тебя есть доступ ко всему миру с его неограниченными возможностями. Миру неиссякаемого оптимизма и веселья, где, в отличие от мира новостей, все любят и ценят друг друга и ждут только того, когда им представится возможность помогать всем подряд. Все проблемы здесь незначительны и решаются одним звонком/одним (ну максимум двумя) кликом/одной таблеткой. Стоит зрителю прислушаться к приторному рекламному слогану, как он тут же перенесется в этот мир идеальных людей, где нет ни горя, ни печали, ни болезней. И вот, к моменту возвращения в студию, наполненную кипящей драмой, он уже убаюкан верой в светлое настоящее.
Даррен безразлично смотрел и то, и другое. Покореженные человеческие судьбы и глобальные катаклизмы его не тревожили, а рекламные ролики не вызвали радости и воодушевления. Все это казалось игрушечным и слишком далеким, чтобы быть правдой. Сбросив с себя пелену апатии, он нервно переключил на какой—то дурацкий ситком и принялся искать шутки за закадровым смехом. Однако вскоре, когда последствия прошлой ночи уже почти выветрились, на их место пришел голод. Бросив взгляд на переместившуюся на пол вчерашнюю книгу, Даррен оставил телевизор включенным, и слушая вполуха сомнительные шутки, неизвестно кем и для кого написанные, направился на кухню. Там его взгляд упал на электронный циферблат на панели плиты. 13:10. 13:11. Даррен тихо выругался, проворчал что—то о том, куда вечно убегает время, но от позднего завтрака с еще одной, а потом еще одной, чашкой кофе не отказался. При этом он лениво смотрел в телевизор, и в конце концов старательные, но безуспешные попытки актеров вызвать у зрителей смех привели его в такое уныние, что он решил выбрать меньшее из двух зол, а именно вновь обратиться к бездарной писанине, возвращения к которой он так тщательно избегал весь день. Оставив посуду в раковине и напомнив себе (в очередной раз) разобраться с инструкцией к посудомоечной машине, которая с прошлого года простаивала без дела, он поднял книгу, сел на диван и, в последний раз печально посмотрев на яркое мельтешение на голубом телевизора, нажал кнопку выключения на пульте.
