Закончив с едой, Даррен оценил обстановку. Он прочитал уже больше половины книги. В запасе было еще два дня не считая сегодняшнего вечера, который уже, судя по всему, можно считать подошедшим к концу. Пожалуй, можно дать себе передышку до завтрашнего дня. Больше толку будет. Так ему, по крайней мере, хотелось думать.
3
В спальне заметно потеплело с его последнего визита. Даррен негромко включил музыку на магнитоле – довольно странном подарке от его прежних соседей—меломанов, которые искренне верили, что музыку должен любить каждый, причем наравне с ними, и пытались привить эту любовь в том числе насильственными методами, – бросил телефон на разобранную кровать и плюхнулся рядом. Все предложения на сегодняшний вечер он отклонил, потому что искренне верил, что будет увлечен работой. Но вместо этого он лежал, уставившись в потолок. С прошлой ночи его рассудок застилал туман, но теперь он рассеялся, а значит, чтобы не поддаваться упадническим настроениям, надо было чем—то себя занять. Но Даррен понял это слишком поздно, уже попав в водоворот нахлынувших мыслей. Так бывало всегда. Стоит дать слабину, и действительность превращается в огромную черную дыру, поглощающую весь свет, собранный за день.
Все началось издалека, и именно поэтому Даррен не сразу осознал опасность своего состояния. Он блуждал где—то в мире упырей и вурдалаков, против которых он только что выдержал столько отчаянных битв. Но постепенно воображаемое стало растворяться в реальном и наконец было полностью выдворено на задворки сознания, откуда порой внезапными вспышками сигнализировало о своей жизнеспособности. Даррен думал о своей работе. Можно ли ее вообще так назвать? Многие сказали бы, что нет. Да он и сам не был уверен. Он не спасает жизни, не делает мир лучше, не способствует развитию человечества, не укрепляет связь между поколениями, не делает никакого вклада в будущее. Если бы он не делал свою работу, ничего бы не изменилось. Даже если бы его работы вообще не существовало, это не доставило бы никому неудобств и не вызвало бы сожаления. Чем же он занимается? Развлекает людей? Скорее, помогает людям находить развлечения. Или, если еще точнее, делится своими впечатлениями о пережитом опыте. Вся его деятельность строится на вторсырье. Вторсырье искусства. Оказывают ли его слова на самом деле хоть какое—то влияние на людей, читающих их? Запоминают ли их? Прислушиваются ли к ним? Или лишь просматривают нетерпеливым взглядом по дороге на работу, покончив со всеми важными новостями на предыдущих страницах, бросая их, не дочитав, посреди вагона, когда объявляют нужную станцию?
Другая, рациональная сторона Даррена пыталась напомнить ему, как быстро он приобрел все, что имел, как быстро пришел к успеху, добился всего, на что у людей уходили долгие годы и многократные попытки. И все это потому тому, что людям было важно его мнение, его ждали и к нему прислушивались. Что ему еще было нужно? Он должен был быть благодарен за то что имеет. Но все же рациональный голос был слишком слаб. Его загнали в угол и заглушили, накрыв тяжелым медным куполом.
Он думал о людях, которые каждое утро ровным строем шагают на работу, чтобы вечером той же дорогой прошагать домой. Все по расписанию. Их называют офисным планктоном. Так ли сильно он от них отличается со своим «свободным графиком», «удаленной работой на дому» и «творческим подходом»? И если отличается, то в лучшую ли сторону? От него, пожалуй, даже меньше толку. Надо было следовать советам родителей и найти «нормальную, стабильную работу». Отучиться на юриста, а потом корпеть над бумажками, как добропорядочный гражданин. Тогда бы и времени на все эти скитания не было, правда? Так ведь все говорят? И миллионы пчел, как известно, ошибаться не могут. А главное, он приносил бы настоящую пользу обществу. Не расходовал бы почем зря ресурсы, не занимал бы лишнее место в ноосфере. Если условно разделить все общество на рабочую и интеллектуальную прослойки, он паразитирует на обоих.
Он думал о великих творцах прошлого, чьи работы подарили своим мастерам бессмертие. Он думал о тех миллиардах людей, что умирают в безвестности. Он думал о тех, чью смерть никто не заметит, чьи жизни будут преданы забвению. Он думал о том, что когда умрет, ему будет уже все равно. Но сейчас—то он жив. Сейчас ему не все равно.
Он стал придумывать себе жизненный путь великого героя, спасителя человечества. А потом – великого злодея. Важно ли ему, как его запомнят, или главное – остаться в памяти, увековечить свое имя, чего бы это ни стоило? Так или иначе, что нужно сделать для того, чтобы обмануть смерть? Эликсир вечной жизни может достаться любому, мы видим, как он течет по венам других людей, но как заполучить его для себя? На что для этого придется пойти и готов ли он? И стоит ли оно того?
Он не знал, верит ли он в реинкарнацию и жизнь после смерти. И он не знал даже, есть ли у него душа. И он не знал, сможет ли он встретить конец достойно, лицом к лицу. Когда он был маленьким, мама всегда говорила ему, что после смерти он отправится на небеса. Только вот она никогда не упоминала о том, как прожить эту жизнь здесь и сейчас. Интерпретация фразы «Будь хорошим мальчиком» давалась ему с каждым годом все с большим трудом. Ясно было одно – жить нужно так, чтобы заработать на билет в один конец до небес. Но Даррен боялся высоты.
Он подумал о своей семье. Как они все собираются на ужин за большим столом в их старом доме с ужасными оленьими рогами – в детстве он ужасно их боялся, – развешанными по разным комнатам, как мама просит кого—то прочитать молитву, отзывается скорее всего его сестра или ее жених, пытающийся (или уже сделавший это, как знать) стать членом семьи… Он плохо помнил, какие разговоры обычно велись за этим столом. Много времени прошло, да и он никогда особо не слушал. Кажется, отец говорил о ферме. Наверняка так и было. А мама? Что—то о новостях, чаще – местных, мировые события мало волновали ее, если только они не касались ее собственного мира. Сестра и брат… Когда он уехал, они еще ходили в школу и болтали обычно о своих школьных приключениях. Сам Даррен никогда ничего не рассказывал. Только когда его просили об этом. Тогда он находил на краю памяти какую—нибудь глупую историю про сбежавшую соседскую свинью и рассказывал ее, приправив хорошенько деталями реальными и не очень. Все радостно смеялись и упивались разумностью собственной скотины.
Сестра. Свадьба. Подарок. Черт. Опять забыл. А еще нужно купить билет на самолет, чтобы попасть на семейное торжество, которое он уже заранее возненавидел. Он сбросил с себя одеяло и верхний слой гнетущих мыслей. Пошарил в поисках ноутбука и нащупал его под кроватью. Одному Богу известно, как он там оказался.
Даррен сел на пол, облокотившись спиной о кровать, и, держа ноутбук на коленях, стал смотреть, как то загорается ярче, то немного затухает монитор при загрузке. Сидеть было неудобно, и он долго не мог устроиться, но в итоге все равно остался на прежнем месте. Как будто физическое неудобство отражало, усиливало и странным образом дополняло связанное с этим процессом неудобство моральное. Последнее, в свою очередь, было вызвано не только маячившей в конце необходимостью воскрешать и проживать заново все давно и старательно забытые воспоминания, общаться с людьми, насильно вычеркнутыми из жизни и памяти, и пытаться соответствовать в попытке не сойти с ума. Дело было в другом. Даррен ненавидел самолеты. Ненависть эта зародилась еще в детстве, когда его лучший друг, Чарли, улетел от него на одном таком самолете вместе с родителями на другой конец света. Чарли тогда было десять, Даррену – восемь. Их дружба продлилась четыре года (для одного из них – полжизни на тот момент), что в таком возрасте – огромный срок.
Они впервые встретились, когда Даррен гонял птиц на улице, а потом, сам того не заметив, оказался в чужом дворе. Во дворе, где Чарли впервые заговорил с ним, поинтересовавшись деловито: «Тебе чего тут?» Даррен тогда перепугался до смерти и попытался как можно скорее унести ноги, но вместо этого он споткнулся о черенок лопаты и полетел вниз. Приземлившись на колени и ободрав ладони, он с ужасом осознал, что находится в полной власти врага. Однако вместо того, чтобы добить несчастную жертву, властелин двора перешел на побежденную сторону:
– Эй, – пробормотал он, неловко переминаясь с ноги на ногу. – Ну ты чего? Я же это… не хотел. Ну вставай же, чего ты?
Даррен опасливо покосился на незнакомого мальчишку. Тот был щедро перемазан грязью, и волосы у него были взлохмачены, но в целом он казался вполне безобидным и дружелюбным, даже, пожалуй, немного смущенным. Даррен поднялся на ноги и отряхнул руки об новые шорты.
