сменила цвет с алого на черный.
– Кого-то ищешь, – проведя ладонью перед лицом Герды, считала ее намерение ведьма. И с расстановкой предупредила: – Учти, я не стану помогать, если в тебе нет добра.
– До меня здесь был вампир: уж в нем, конечно, добра достаточно.
– Бедолага, влюблен в фею и ищет способ ее обратить. Но обратить фею, значит, лишить ее крыльев, а этого ни одна из них не простит. Конечно, я могла бы заставить ее забыть о том, кем она была прежде, но даже во имя любви зло остается злом.
– С каких пор ведьмы рассуждают о добре и зле? – не сдержавшись, рассмеялась Герда. – И с каких пор выбирают, кому помогать? Разве вы не служите тому, кто больше заплатит? Или тому, кто сильнее?
– Кровь неведомой зверюшки – вряд ли высокая плата, – не осталась в долгу ведьма. Но Герда знала, та в замешательстве: Каджу силилась, но не могла понять, кто перед ней да чья магия открыла незнакомке вход в сад.
Но что они видели, эти верховные? Всю жизнь прожившие в Старом городе, никогда не пересекавшие его границ. Только и знают, что трястись над своей магией, как мать над больным младенцем. Будто не понимают: река не сможет стать полноводной, если мелочиться и вести счет каждой капле.
Быть может, потому и приходится тварям каждый год приносить новую жертву, что цена этим жертвам – грош за десяток.
– Помоги мне найти того, кого ищу, и я принесу жертву, которой с лихвой хватит на десять лет. Вам даже заклинания читать не придется. – Отзываясь на обещание, в груди запекло, сильно, на грани того, что возможно вытерпеть, но Герда не позволила боли отразиться в чертах лица. Сжала кулаки, вдавила подошвы ботинок в укрытый соломой пол и, дождавшись, когда боль уйдет в землю, с дерзкой улыбкой спросила:
– Ну что, такая цена достаточно высока?
– Девчонка! – Рассмеялась ведьма, и в смехе ее послышались пренебрежение и усталость. – Что можешь ты, чего не может мой клан? Мы живем на этих землях с восьмого века, наши кости – фундамент Старого города. А сколько лет разменяла ты? Не больше, чем два-три десятка.
Ведьма осеклась, на лицо ее легла тень, во взгляде коротко вспыхнуло подозрение, но решить загадку Каджу не сумела.
Еще бы.
Перед ней действительно сидела девчонка: худенькая, светлокудрая, ясноглазая. Такую легко представить в образе сказочной принцессы, мысленно обрядить в корсет и пышное платье, но как поверить, что та, кому на вид дашь не больше двадцати пяти, застала времена, когда по улицам города разъезжали кареты, а по Карлову мосту проходил не туристический маршрут, а Королевский путь?
Даже ведьмы не жили так долго, а крови тварей в Герде не было отродясь.
Конечно, Каджу чуяла неладное, но, не сумев отыскать ответ, изрекла лишь короткое:
– Разберемся.
Дала себе время собраться с мыслями, медленно и аккуратно расчистила центр стола, развернула белую салфетку и наконец, вскинув голову, внимательно посмотрела на Герду:
– Если ищешь того, кто прячется от тебя, где он, я не скажу. Если использовал заклинание отвода глаз, быть может, даже не увижу. Но тебе всё равно придется заплатить кровью: и своей, и чужой – таков уговор.
– Он не прячется, – откинувшись на спинку стула, с небрежной ленцой ответила Герда. – Но один, без присмотра… Черт знает, что он мог натворить. И кого встретить. Я всего лишь пытаюсь вернуть всё – и всех – на свои места.
– В тебе есть магия, иначе сад бы тебя не впустил. Но сама ты найти не смогла… – рассуждая вслух, ведьма водила пальцами по салфетке, вырисовывала замысловатые знаки, и те, вспыхивая алым, оставляли на ткани подпалины. – Неспроста. Я ведь всё равно узнаю.
– Найди моего Кая, и я сама тебе расскажу.
В груди вновь запекло: еще одно обещание, которое придется исполнить.
Каджу закрыла глаза, беззвучно зашептала, сжала в одной руке салфетку, вдруг окрасившуюся красным, в другой – горсть стеклянных бусин. Вместо лиц в них теперь вспыхивали дома и дороги, замки и набережные, церкви и подворотни.
Ведьма искала, и город откликался на ее призыв.
*Здесь и далее понятие "Старый город" включает в себя пять центральных исторических районов Праги: Старе Место, Нове Место, Градчаны, Мала Страна и Вышеград.
II – Кай
«Музыка ветра» молчала так долго, что Та́кис, не привыкший к затишью в лавке, успел пригреться возле старенького обогревателя и провалиться в сон. Обволакивающий, мягкий и невесомый, как кашемировая шаль, которую носила когда-то прабабка. Во сне негромко шумели сосны; море, знакомое до каждого медного блика, нежилось на фоне заката; да под ногами хрустели ракушки, галька и выбеленные водой веточки. Берег родины, на котором не был так долго.
Но в глубине лавки внезапно зафыркала кошка, зашипела, рванула в атаку – и что-то со звоном обрушилось на пол.
Подняться бы, отругать хулиганку, выставить за порог, но для сентября вечер выдался непривычно холодным и зябким, а кошка, она ж как дитя, жалко ее, горемычную.
Впрочем, хотя бы один такой мрачный вечер выпадал, пожалуй, каждый сентябрь: Такис запоминал их по тому, как начинали ныть не старые еще, казалось бы, кости; как внезапно затихали обычно оживленные улочки; как туман опускался стеной, точно изъеденный молью занавес, чтобы спрятать в своих пыльных складках все, до чего сумел дотянуться. Дома, забор вокруг старого сада, даже мастерскую, которая стояла наискосок, так близко к лавке Такиса, что в другие вечера он мог разглядеть, как соседка, устроившись у окна, плела раскидистые бисерные деревья, как продевала проволоку через стеклянные бусины да подвешивала на тонкие веточки золотые орешки, тропические цветы и крохотные ловцы снов.
Но сегодня за туманом даже свет из соседского окна было не различить. А может, и не горел он там вовсе. Может, вымерла и улица их, и берег, вдоль которого мостилась, и город, отчего-то притихший, а ведь не засыпал, кажется, никогда.
Закрыться бы, что ли, пораньше, пойти домой, порадовать жену – выручки в такой вечер все равно не видать – но стоило решиться, потянуться за курткой, поискать глазами ключи, и на душе стало муторно и тревожно. Не то чтобы Такис верил в легенды Старого города, но туман, однако, не жаловал. Что за твари в нем прячутся, кто разберет? Найдут потом в реке, со вспоротым брюхом да пустым кошельком, а то и не найдут вовсе…
Кошка вновь завопила, так пронзительно и резко, что Такис вздрогнул, поднялся на ноги и сжал в горсти спрятанный под рубашкой старинный греческий крест. А ведь и в Бога Такис не то чтобы верил. Но прабабка говорила, кошки чувствуют то, чего люди не видят, а только того, что не видишь, и стоит бояться.
Еще говорила, что каждой божьей твари, которую приютил, должно дать имя, но кошка так и осталась Кошкой. Глухая от рождения, трехцветная и
