Демоны городов{11}
Они бродят в ночах городов,Черным выгибом гнущихся под их шагом,Их моряцкая вкруг лица борода —Тучи, черные копотью и дымом.
В толчее домов их длинные тениВзмахом гасят шеренги фонарей,Тяжкой мглой наплывают на асфальты,Медленно вымаривают за домом дом.
Одной ногой — среди площади,Коленом — о колокольню,Они высятся, посвистывая в свирели[19]В тучах, хлещущих кромешным дождем.
А вкруг ног их завивается ритурнель[20]Черной музыки городского моря:Великий заупокой,Глухо и звонко встягиваясь в темень.
Они сходят к реке, которая,Как распластанная и черная змея,С желтыми фонарными пятнамиНа хребте, ускользает в гнетущий мрак.
Нагибаясь над парапетом,Тянут руки в роящуюся толпу,Как лемуры,[21] сквозь гниль болотаПрорывающие стоки канав.
Вот один встает. Черной маскойОн прикрыл белый месяц.[22] Ночь,Как свинец, оседая из сумрака,Втискивает город во мрак, как в щель.
Плечи города трещат. ВзламываетсяКрыша, красный вскидывается огонь.И они, топырясь на острой кровле,По-кошачьи визжат в глухую твердь.
В комнате, набитой сумраками,Роженица в родах вопит с одра.Ее брюхо, как гора, над подушками, —А вокруг нее — дьяволы, головами в потолок.
Ее пальцы вцепились в койку.В ее крике — комната ходуном.Прорывается плод,Раздирая чрево надвое красной раной.
Над ней сдвинулись дьяволы,[23] как жирафы.У младенца нет головы.Мать хватает его, вглядывается, откидывается,Жабьей лапой спину морозит страх.[24]
Только демоны растут выше, выше,Сонный рог их красным вспарывает небеса,А вокруг копыт их, огнем повитых, —Тряс и грохот по недрам городов.
Слепой{12}
Его выталкивают за калитку.Там он не мешает своим нытьем."Смотри себе в небо!" Вокруг — никого,Он стоит и шарит глазами в небе,
Мертвыми глазами. "Где оно, гдеНебо? Где оно, синее? Синее,Что ты такое? Мягкое и твердое,Вот оно, в руке, а цветного — нет.
Ни красного моря. Ни золотогоПоля под полднем, ни вспыхнувшего огня,Ни граненого самоцвета,Ни струящихся волос через гребень.
Ни разу звезд, ни разу леса, ни разуВесны и роз. В гробовой ночиИ багровом мраке — вечное для глаз моихПолное жутью говение и пост".
Его белая голова над тощей шеей —Как купа лилий. В иссохшей глоткеКруглым комом катается кадык.Глаза прорезаются из узких щелок,
Как белые пуговицы. Мертвым не страшенСамый яркий полдневный луч.Небо отражается в погасшем взглядеИ утопает в блеклом свинце.
Утопленница{13}
Мачты высятся у серой стены,Как выжженный лес на рассвете,Черные, как шлак. Мертвая водаГлядит на брошенные гнилые склады.
Глухим плеском возвращается приливМимо набережной. Ночные помоиБледною плевою плывут по водеИ трутся о борт парохода в доке.
Объедки, обрывки, грязь, дерьмоЖижей рвутся сквозь набережные трубы.А за ними — белое бальное платье,Голая шея и лицо, как свинец.
Труп переворачивается. ВздуваетсяПлатье, как белый корабль под ветром.Мертвые глаза вперяются слепоВ небо, в розовые облака.[25]
По лиловой воде — мелкая рябь:Водяные крысы забираются седокамиНа белый корабль. И он гордо плывет,Весь в серых головах и черных спинах.
Покойница весело течет в потокеПод плетью ветра и волн. ГоройВзбухает и опадает брюхо,Звуча под укусами, как гулкий грот.
По реке — в море. А там с обломковКрушенья приветствует ее Нептун,И она опускается в зеленую глубь —Уснуть в объятьях мясистого спрута.
Спящий в лесу{14}
Он спит с утра. Солнце сквозь тучиКрасным тронуло красную рану.Роса на листьях. Весь лес — как мертвый.Птичка на ветке вскрикивает во сне.
Покойник спит, забывшись, забытый,Овеваем лесом. Черви, вгрызаясьВ полый его череп, поют свою песню,И она ему снится звенящей музыкой.
Как это сладко — спать, отстрадавшиСон, распасться на свет и прах,Больше не быть, от всего отсечься,Уплыть, как вздох ночной тишины,
В царство спящих. В преисподнее братствоМертвых. В высокие их дворцы,Чьи отраженья колышет море,В их застолья, в их праздники без конца,
Где темное пламя встает в светильниках,Где звонким золотом — струны лир,А в высоких окнах — морские волныИ зеленые луга, выцветающие вдаль.
Он улыбается полым черепом.Он спит, как бог, осиленный сладким сном.Черви набухают в открытых ранахИ, сытые, тащатся через красный лоб.
Мотылек слетает в овраг.[26] На самыйЛепесток цветка. И устало клонитсяК ране, как к чаше,[27] полной крови,Где бархатною розою темнеет жар.
И ты мертва?{15}
И ты мертва? Твоя грудь такая высокая,И только тень обметает тебя, скользяВ темный сумрак от тяжкого занавеса,Хлопающего складками на ночном ветру.
Какая синева на горле, стонавшемРвущимся стоном под давящей рукой,Вмятый след удушья,Последнее украшение, уносимое в гроб.
Светятся, мерцая, белые груди,Молча за ними запрокинулась головаС выпавшим из волос серебряным гребнем.И это тебя обнимал я столько раз?
И это я, обезумев горькой страстью,Возле тебя находил покой,Окунался в тебя, как в жаркое море,Пил твои груди, как пьют вино?
И это я, опаленный яростью,Как адский факел дикого божества,Обвивал твою шею с радостьюХмельной, как с ненавистью хмельной?
И это было не сон пустой?Я так спокоен, ни похоти, ни страсти,Дальние вздрагивают колокола,И тихо так, как бывает в церкви.
Как все странно и как все чуждо!Где ты теперь? Ответа нет.Нагое тело твое — как лед,В синем свете подпотолочной лампы.
Как все немо, и почему?Мне страшно, когда она так безмолвна.Хотя бы капельку крови!Чем убаюкано ее лицо?
Лучше выйти. — И он выходит.Ночной ветер, вскинувши на покойницеВолосы, замер. Они взвеялись вслед,Как черное пламя, гаснущее в буре.
После битвы{16}
В майских всходах лежат труп к трупу,Лежат на цветах, на зеленой меже.Брошенные ружья, колеса без спиц,Опрокинутые железные лафеты.
Лужи дышат запахом крови.То в красном, то в черном бурая колея.Белое вздувается брюхо лошади,Четыре копыта вскинувшей в зарю.
В холодном ветре замерзают стоныУмирающих, а из восточных вратМерцает бледный зеленоватый свет —Узкая завязь беглой Авроры.[28]
Дерево{17}
Возле канавы у края лугаСтоит дуб, исковерканный и старый,В дуплах от молний, изгрызен бурей,Черный терн и крапива у корней.
Душным вечером собирается гроза —Он высится, синий, неколеблемый ветром.Тщетные молнии, бесшумно вспыхиваяВ небе, сплетают ему венец.
Ласточки стаями мчатся понизу,[29]А поверху сброд летучих мышей[30]Кружится над голым, выжженном молнией,Суком, отросшим, как виселичный глаголь.
О чем ты думаешь, дуб,[31] в вечернийЧас грозы? О том, как жнецы,Отложив серпы, отдыхают в полденьВ тени, и по кругу ходит бутыль?
Или о том, как они когда-тоПовесили человека на твоем суку —Стиснулась удавка, вывихнулись ноги,И синий язык торчал изо рта?[32]
И висел он лето и зимуВ переплясе на ледяном ветру,Словно ржавый колокольный язык,Ударяясь в оловянное небо.
Луи Капет{18}[33]
