Летучий Голландец[41] I{25}
Огненный ливень затопил океанЧерным горем. Дыбятся валыПод южным ветром, рвущим паруса, —Черными клочьями, огромными в урагане.
Он мчится, как птица. Длинные волосаВзвеяны, голова его от этого больше.Бескрайную океанскую тьмуОн объемлет исполинскими крыльями.
Мимо Китая, где в желтом море[42]Драконьи джонки качаются у городов,Где фейерверк облетает небо,И пред каждым храмом бьет барабан.
Дождь гонится вслед, едва добрызгиваяДо края плаща, летящего за спиной.Он слышит на мачте за своими плечамиМертвых часов неустанный стук.
Маскою мертвой вечностиЕго лицо заморожено пустотой.Он худ, как ствол, обглоданный пожаром,А вокруг, как пепел, мерцает время.
Годы окопались вокруг чела,Толстой корою обросшего, как дерево.Белые волосы в зимней буреНад каменными висками стоят огнем.
Кормчий присох к кормилу,На веслах мумиями — гребцы.Их руки вросли, как корни,В трухлявый прогнивший борт.
Их косицы, как их береты,На трясущихся по ветру головах.А на шеях, тонких, как трости,На каждой тяжелый амулет.
Он зовет их, они не слышат,Уши их поросли осенним мхом,Он свисает зеленелыми прядямиИ щекочет в ветре сухие щеки.
II
Привет тебе, темный призрак!Тень любви ведет меня в ночь под землю,В необъятный храм,Где черный вихрь вздувает лампаду —
Неслышную лампаду разбитого сердца,Изъязвленную насквозь, дрожащую на подносе,Даже и в царстве смерти разимуюЧерной медью острой тоски.
Красный свет ее скользит по гробницам.Перед алтарем чернец не встает с колен.В голой груди его — два кинжала,Под ними кипит безутешная любовь.
Призрак сходит по черной шахте.Тот встает и вслепую вслед —Месяц на лбу отсвечивает печалью,Кругом черные тени и голоса —
В пустую глубь, вспухающую мукой,Замирая в глуши. Вдали водопадБьется в стену, и горькие скорбиВихрем вьются по ускользающим ступеням.
За тяжкой дверью — факельное шествие.Гроб колеблется на плечах,И медленно, медленно, в дальнем переходеПод томящим напевом уходит вдаль.
Кто он? Кто покойник? Усталые звукиФлейт огибают за поворотом поворот,И темное эхо еще отзываетсяЗдесь, где в глуши притаился мрак.
Серая полночь едва просвеченаЖелтой свечой, и по закоулкам вдальВетер воет собачьим воем,Вспугивая прахи подпольных склепов.
Тоска беспросветна. А там, вверху,Блуждает в море ночной скиталец,Над которым тоже каменный сводЗамкнут в магический узор созвездий.
Апрель{26}
Первые севы, взбрызнутые дождем,Зеленеют по склонам убегающих всхолмий.Две вороны, вспугнутые, слетают[43]В зеленый овраг, на бурый терновник.
Как над гладью моря застывшие облачка,За синевой неподвижны горы,На которые сеется мелкий дождь,Как трепещущая вуаль, серебристо-серая.
Самый длинный день{27}
Был самый длинный летний день,И темный шелк твоих волос,Как золото, лучился.
Моя рука в твоей руке,Копыта били по пескуНа луговой дороге.
С листвы струился ясный свет,Плясали эльфы вкруг конейНад красными цветами.
И ароматами цвелиВ наш самый длинный летний деньРешимость и благодарность.
Успокоение{28}
Эрнсту Бальке[44]
Старая лодка в заглохшей заводи.Тихое качанье. Заполуденный зной.Сон влюбленных, усталых от поцелуев.Мшистый камень в глуби на зеленом дне.
Пифийская одурь.[45] Такая дрема,Как у богов после вечных пиров.Белая свеча над бледными покойниками.Как львиные головы — над долиною облака.
Окаменелый смех идиота.Запылен кувшин, но не выдохся дух.Разбитая скрипка в развале хлама.Воздух ленивый, как перед грозой.
Белый парус на синем горизонте.Запах луга, манящий пчел.Золото осени — венцом на рощах.Поэт, взирающий на злобу глупцов.[46]
Колумб 12 октября 1492 г.{29}[47]
Конец соленому воздуху, конецПустому морю, играющему скорлупкой.Конец пустой черте горизонта,Из-за которой выкарабкивалась луна.
Вот уже в воздухе — большие птицы,И в перьях блещет небывалая синева.Исполинские белые распростерли лебедиКрылья, звучащие слаще арф.
Новые звезды выводят хороводы,Немые, как рыбы в морях небес.Изможденные моряки заснули, одурманеныВетром, в котором жаркий жасмин.
Генуэзец стоит у самого бугшприта[48]И мечтает в ночь, а внизу, у ног, —Прозрачные лепестки сквозь зеленую влагуИ белые орхидеи глубоко на дне.
Вечерние облака в золотом небеИграют ширью безоблачных городов.[49]В них, как сон о закатном притине солнца,Мексиканские храмы, золото их крыш.
Облака, играючи, тают в море,Но в воде дрожит последний огонек —Малой звездочкой,Еще нетронутый, зыблется Сальвадор.
На Севере{30}
Бурые паруса вздуваются на тросах.Карбасы бороздят серебристый залив.По бортам свисают сети, тяжелыеОт чешуйчатых тел и красных плавников.
Они возвращаются к молу, за которымСумеречный город в чадном дыму.Вечерние огни расплываются зыбкимиКрасными пятнами в темной воде.
Плоскоморье каменною плитоюЗалегло на синем востоке. ДеньВстал на колени испить от светаИ роняет в воду красный лист из венка.
Золотое облако дрожит вдали —Это встает из глубин янтарныйЛес, и в сумеречную дымку дняШироко распростирает желтые ветви.
На ветвях прогнулись потонувшие моряки.Их волосы свисают в воду, как водоросли.Звезды, встав в зеленую ночь,Начинают свое морозное шествие.
Зима{31}
Зима врастяжку. По ровной гладиГолубые снега. На дорогах стрелкиНа четыре стороны показывают друг другуЛиловое безмолвие горизонта.
Четыре дороги, все — в пустоту,Скрестились. Кусты — как стынущие нищие.Красная рябина блестит печально,Как птичий глаз. Четыре дороги
Застыли на миг пошептать ветвями,И вновь вперед, в четыре одиночества,На север и юг, на восток и запад,Где небо к земле придавило день.
Земля из-под жатвы горбом, как коробС треснувшей плетенкой. Белою бородойОна щетинится, как солдат после боя,Сторож над мертвыми после жаркого дня.
Снег бледнее и день короче.Солнце дышит с низких небесДымом, которому навстречу толькоЛед горит, как красный огонь.
Вечер{32}
День потонул в червонном багрянце.Река бела небывалой гладью.Движется парус. У руля, как вырезанный,Лодочник высится над большой кормой.
На всех островах в прозрачное небоВскинулся красный осенний лес,И шелест веток из темных омутовОтзывается дрожью кифарных струн.
Сумрак с востока разливался вширь,Как синее вино из опрокинутой чаши,А поодаль стояла, окутанная в черное,На высоких котурнах большая ночь.
Осень{33}
