Луи Капет{18}[33]
Стук барабанов вкруг эшафота.Эшафот крыт черным, как гроб.На нем машина. Доски разомкнуты,Чтобы вдвинуть шею. Вверху — острие.
Все крыши в зеваках. Красные флаги.Выкрикивают цены за места у окон.Зима, но люди в поту.Ждут и ворчат, стискиваясь теснее.
Издали шум. Все ближе. Толпа ревет.С повозки сходит Капет, забросанныйГрязью, с растрепанной головой.
Его подтаскивают. Его вытягивают.Голова в отверстии. Просвистела сталь.И шея из доски отплевывается кровью.
Маренго{19}[34]
Черно-белые Альпы,[35] холодная земля,Воет южный ветер. Под облакамиСерое поле. Исполинский страхСдавливает день. Дыхание природы
Стиснуто в кулаке. Под мертвою тишинойВнизу — Ломбардия. Ни травки, ни деревца.Тростник в пустоте не дрожит под ветром.Ни единая птица не мелькнет над землей.
Далеко внизу выгибаются мосты,Ползут обозы. Слышно, как глухоВсплеснула вода. И снова безмолвен
Грозящий день. Вот белый всклуб —Первая граната. И вот встаетБуря нового прериаля.[36]
Робеспьер{20}
Он словно блеет. Глаза его таращатсяВ тележную солому. Пена у рта.Он глотками всасывает ее сквозь щеку.[37]Босая нога свесилась через край.
На каждом ухабе — встряска,Цепь на руках звенит, как бубенец.Слышно, как хохотом заливаются дети,Которых матери поднимают над толпой.
Ему щекочут пятку — он не чувствует.Телега встала. Он смотрит и видитНа площади перед улицей — черный эшафот.
На пепельном лбу проступают капли.Страшной гримасой перекосился рот.Сейчас он крикнет. Но не слышно ни звука.
Стикс I{21}
Серое небо, не троганное ветром.Ядовитой мглою вспухает дол.Бледный свет, как из мертвой глазницы,Освещает царствие мертвецов.
Грозный рев Флегетона,[38]Как тысяча Ниагар.Расщелины исходят криками,За которыми — огненный самум.
Раскаленные добела,Они в потоке — как камни в пламени,И тела их трескаются от жара,Словно глыбы первозданного льда.
Верхом друг на друге, голые, дикие,Вздувшись похотью, вспенясь яростью,Они сливаются в адский хорОт подножья до гребня крутой плотины.
Жирного старика оседлала голаяЖенщина, волосы в черном вихре,Распахнуты груди и распахнут пахВызовом своре похотливых грешников.
Хор взвывает сладострастной болью.Эхо катится за багровый порог.Исполинский негрПринимает черной грудью белое тело.
Несчетные взоры следят любовнуюБорьбу, хмелея от жажды. РевПровожает сплетшихся в струе огня,Подобно богам на их порфирных ложах.
II
Устав от вечной сонности небес,От паутины, словно плющ, обвившейКурносых толстощеких херувимов,От тихого елейного покоя,От нищих, разленившихся под стенкой,От табака из пасторских раскуров,От Троицы, которая заснулаНа канапе под пенье старых дев,От этой всей лечебницы для бедных —Мы сами обрекли себя проклятьюИ сами выбрали себе вот этотПустынный остров, как корабль вверх килем,Чтобы всю вечность до конца концовЧудовищным потоком любоваться.
Тучи{22}
Вы — души мертвых. Вас ведет душеводец[39]К ладье безлицых, осевшей по край.Ваш крик — в бушеваньи буриИ в струях хлещущего дождя.
За походным знаменем СмертиКолесница вскинула штандарт и герб.До ужаса белые полковые стягиВ обод небосвода тычутся бахромой.
Близятся чернецы, прикрыв ладонямиЗаупокойные свечи, за шагом шаг.На мертвых плечах плывут гнилые гробы,А в гробах навытяжку сидящие мертвецы.
Идут утонувшие, идут нерожденные,Идут удавленники с синевой вкруг шей,И умершие от голода в дальнем море,И опухшие бубонами черной смерти.
В череде покойников — малые дети,Бегут бегом. Хромые спешат вперед,Слепые посохами ворошат дорогу,Кричащие — вслед за немым вождем.
Как мятутся листья под пастью ветра,Как несутся совы в черном полете,Так накатывается многоногое чудище,Красное от факелов, пересвет в пересвет.
Музыканты барабанят по черепам,И как белые паруса под ветром,Так вздуваются и вьются их белые саваны.Они вливаются в изгнанничий хор.
В его муках всей силою вскипает песня,Пред которой сквозь ребра мерцают сердца.Идет ватага с гнилыми голосами,И над нею в вылинявшее небо — крест.
Внесли Распятого —И бурей вздыбился мертвый люд.Взбухшие ужасом стенания без краяГремят из морей и брюхатых туч.
Потемнело в седых просторах. НалетелаСмерть, распахнувши крылья.Настала ночь, но тучи за тучамиШли и шли в бездонные гробы Орка.
Склеп{23}
В огромном смертном склепеКак тихо спят они в полых гробницах,И смерть глядит на немые коробаПустыми глазницами черномраморных статуй.
Они замкнуты в смерти с незапамятных времен.Их плащи — в пыли и паутине.Воздух затхл. Они позабыты.Время течет неподвижным током.
Воздух тяжек от высохшего елея,Бывшего ладана и сгнивших цветов.В трещинах саркофагов мерцают, выцветши,Гробовые наряды, начиная тлеть.
Из щели свисает тоненькая детскаяРучка, белая и холодная, как воск.Бальзамированная, она вцепиласьВ бархат, когда-то стягивавший цветы.
Маленькое окошко в темном потолкеЖелтеет светом зимнего вечераИ узкой полоской сквозь белесую пыльЛожится на серый гробничный камень.
Ветер разбивает оконце, рветИз рук покойников тощие веночкиИ метет их понизу высоких стенВ вечную тень их сумрачного приюта.
Мертвецкий край I{24}
Зимнее утро запоздало брезжит,Желтым тюрбаном приподымаясь надТощими тополями, на бегу друг за другомЧерной полосою рассекшими ему лоб.
Шумит прибрежный камыш. Это ветерПродувает просвет для начала дня.А в поле буря, как солдат на страже,Зорю бьет в тугой барабан.
Костлявый кулак раскачивает колокол.По улице Смерть шагает, как матрос,Желтыми лошадиными зубамиЗакусив остаток седой бороды.
Старая покойница, вздувши брюхо,Качает маленький детский труп,А он к себе тянет, точно резиновую,Дряблую грудь без капли молока.
Двое обезглавленных,[40] головы подмышкой,Выбрались из цепей под каменной плитой.В ледяном рассвете промерзшиеРазрубы шей — как красное стекло.
Светлое утро, голубой день,И желтой розой,Пахучей розой над полем и кустарником,В мечтательном воздухе колышется солнце.
Старый череп вылетает из склепа —Огненно-рыжий хохол и борода,Которую ловит и в воздухе под челюстьюОранжевым шарфом свивает ветер.
Улыбаясь, разинула черный ротПолая пещера. Трупы оседаютИ друг за другом ныряют в глотку,А их прихлопывает немая плита.
II
Смерзлись веки, заткнулись ушиПылью лет. Ваш удел — покой.Редко-редко стучится вольным стукомВ вашу мертвую вечность приблудный сон.
В вашем небе, белом, как снег,Утоптанном в камень поступью времени,Над вашим памятником, ставшим руиной,Вырастает лилия, оплакивая вас.
В мартовском ливне оттает сон.Большая луна, чадящая с востока,Глубоко заглянет в пустые глазницы,Где толстый и белый копошится червь.
Вы спите, вы спите, убаюканные флейтоюОдиночества, песнею про мертвый мир,А над вами чертит большая птицаЧерный полет в желтый закат.
Выгнулся мост золотого дняВдаль и звенит исполинской лирой.Тополя шуршат черным трауромВдоль пути, над которым бескрайний вечер.
Жидкое серебро заливает мир,Зажигая дальние окоемы,И сумрак встает, как черный пожар,Справа и слева от небесной дороги.
Мертвая дубрава, за лавром лавр,Клонится ветром, как зеленое пламя.Они вырастают до самой тверди,Где блещет крыльями бледная звезда.
Упыри уселись, как большие гуси,На большой колоннаде, дрожа от стужи.Они оттачивают железные когтиИ железные клювы о ржавый крест.
Плющ приветно увивает ворота.Пестрые цветы кивают со стен.Смерть распахивает двери. Робко выходятКостяки, вертя свои головы в руках.
Смерть встает на гроб и трубит в трубу.Черепа из земли вылетают тучей,Как из мертвецкого сундука,С бородами, поросшими зелеными мхами.
Летучий Голландец[41] I{25}
