«Возвратившись ночью, однажды…»
Б. Поплавскому
Возвратившись ночью, однажды,Без надежд, без денег, без сил,«Что душа, любовь или жажда,Или холод? — так я спросил.
Чем живу я, кого люблю я,За кого по ночам молюсь,Тяжкий грех за кого свершу я,Иль проснусь и к жизни вернусь?»
Уж сказал я, то было ночью,В час, когда живые во сне,И картину души воочьюЯ увидел в пустом окне.
Там, во тьме, серебрилось полеОблаков под белой луной,Без конца и без края, доколеПростирался холод ночной.
Пустота, провал молчаливый,Как во мне, как на дне души,Где не радостно и не тоскливо,Просто холодно и ни души.
«С любителями слов “о добром и о вечном”…»
Л. Червинской
С любителями слов «о добром и о вечном»Случается и мне ночами толковать.Высокие слова, мне нужные, — конечно.
А дома — тишина, железная кроватьИ пачка папирос, чтоб молча тосковатьЧтоб ничего не знать, пока в рассвете млечном
Не встанет день и, слышные едва,Не скажет он правдивые слова.
«На бой часов, гласящих — “никогда”…»
На бой часов, гласящих — «никогда»,Мы отвечаем: «некогда, когда-то»,Пока соблазн молчания и льдаНе примирит живущего с утратой.
Соблазны льда растут, как опыт дней,Который ночью явственен в молчаньи.И что нам рай, когда душе вольнейНайти покой в двенадцатом звучаньи.
«Мы верим тьме, что в ней — начало света…»
Б. Поплавскому
Мы верим тьме, что в ней — начало света,Мы любим свет, где есть начало тьмы.Но что есть свет и что есть сумрак, мыНе обретем у времени ответа.
Быть может, свет и сумрак есть одноНам зримого невидимое дно?..Ответа нет… Покуда длится время,Нам чуждо духов огненное племя.
«Зима, зима… Рождественские дни…»
А. Штейгеру
Зима, зима… Рождественские дни.Уж скоро мы сподобимся, надеюсь,Отпраздновать с друзьями иль одни,Под восковыми звездами, рассеясь,И позабыв о скучном, о дневном,Мы в эту ночь о чем-то (о родном,Но издавна потерянном) услышим,В потрескиваньи елочных огней,В молчаньи снега, спящего на крышах,В словах гитары…Но в который разМы слышим этот елочный рассказ?
«В часы дороги, суеверно…»
Так суеверные приметыСогласны с чувствами души.
А. Пушкин
В часы дороги, суеверноПриметам веря путевым,Ночным гудкам, луне, неверноБелея, мчавшейся сквозь дым,
Я думал, меря расстоянья,И дни их опытом пустым,Что нет наград в краю изгнаньяСлезам, бесцельно пролитым.
Что счастья нет… Ночная думаБыла правдивою: за днемПриходит день; вся жизнь угрюмоЛетит, как тучи за окном.
Я лишь того, в ночном гаданьиКолесной песни путевойУзнать не смог, что здесь в изгнаньиЯ встречусь, милая, с тобой,
Что буду ждать тебя, как преждеЯ ждал другую в час ночной,И вновь узнаю плод надежды, —
— Прощанья шепот ледяной.
«Мы шли домой, но вдруг сообразили…»
Н.Д. Татищеву
Мы шли домой, но вдруг сообразили,Что забрели как будто не туда…Места вокруг страшны и чужды были,А древний путь потерян навсегда.
Но брат сказал, и я жене доверилНочной рассказ покойного отца(Отца, который все пути измерил),Что в недрах тьмы есть радость без конца.
«Поверь мне, брат! поверь, жена!» — «Поверим!» —Сказали трое голосом одним.И вот с тех пор мы бродим, плачем, верим,Зовем друг друга и пространства мерим,Ища наш дом под небом ледяным.
«Весь день, всю ночь в палате слышен плач…»
Весь день, всю ночь в палате слышен плач,Весь день, всю ночь в палате бродит врач.Усатый врач в палате бродит глухо,И громкий плач летит в глухое ухо.
Усатый врач не может врачевать:У старика — резиновые руки.Здесь можно только маяться и звать,Ночному ветру возвращая звуки.
Ночному ветру возвращая звукБессвязных слов, на эту ночь похожий,Врача иного ожидая стукВ ту дверь, куда мы все уходим лежа.
«Пахло кошатиной, скукой…»
Пахло кошатиной, скукой.Слышался дождь… ИногдаВ кране по-птичьи, но с мукойТихо ворчала вода.
Брезжило утро… По-вдовьиВыли заводы во мгле.Сон покидал изголовье,Будто жалел обо мне.
«Я шарил долго, скучно, деловито…»
Дорис А.
Я шарил долго, скучно, деловито,И наконец, за шкапом, у стены.Нашел огрызок хлеба, там забытыйС какой-то осени или весны.
Покрытый пылью и уже зеленыйОн был тогда мой ужин и обед,Одновременно сладкий и соленыйОт соли той, которой в лавках нет.
Я этот хлеб не разделил с тобою:Я жил один и тщетно ждал письма.Поев, я лег, чтоб слушать перебоиТого, что сердцем ты зовешь сама.
«Для детищ нашей матери — Цереры…»
Для детищ нашей матери — ЦерерыВсе вечное о земном отражено —И звездных пастбищ зыбкие размеры,И Стикс, где нам забвенье суждено.
И прав любовник, смертному лишь верный,Когда лишь смерть в нас будит сердца жар,Органа звук и ямба голос мерныйИ звезд осенних траурный пожар.
Не выше ль звезд, кто тщится в жизни дикойЗемную боль надеждой укротить?Не он ли сможет душу ЭвридикиИз темного Эреба возвратить?
«Между тем, как в окне розовее…»
Между тем, как в окне розовееСтановилось от пенья Эола.Я читал по ночам ОдиссеиДля скитальца родные глаголы
Над высокими башнями ТроиСтолько лет так бесцельно сражатьсяПод высокими башнями ТроиИ не в силах с Нептуном расстаться,Он мечтал о последнем покое…
По ночам над Парижем уснувшимРаздается чуть слышное пенье, —То серебряный месяц уснувшийПо ночам состязается в тленьиС Илионом, давно потонувшим.
«В окне — луна. Под нею — черный дом…»
В окне — луна. Под нею — черный дом.А там — волы. И страшно в доме томСтоять, жевать и бредить по ночамЕще живым, мясистым рогачам.
В саду, меж тем, пред окружным судомНезрячий крот подземный строит домИ роет ход для бегства, и грызетБетон, кирпич и синеватый лед.
А тут — жильцы: на черепах чепцыИ челюсти — как ржаные щипцы.И что ни клеть, на каждого жильцаЗловещих дум запасы без конца.
«Мы играли в карты до утра…»
А. Гингеру
Мы играли в карты до утра,Даже ничего не проиграли,Только постарели да устали,Только поумнели со вчера
И никто не видел, как домойМы пошли пустынной слободою,Примирясь с усталостью, с зимойИ с давно проигранной судьбою
И как долго, долго на рассвет,Расставаясь, молча мы глядели,Точно жизни не было и нет,Точно жизнь пустой, минутный бредПеред сном, нас ждущим в самом деле.
«Наша фауна и флора…»
