«Когда вдали открылся океан…»
Туда душа моя стремится,За мыс туманный Меганом.
О. Мандельштам
Когда вдали открылся океанМы замолчали. Утренний туманСинел над взморьем, взору открываяТакую ширь, что мы, не понимаяПечальна ли, иль радостна онаОстановились, вспомнили былоеВздохнули так, как если б мы с тобоюУвидели впервые, как рассветРождает волны, землю, брег песчаныйИ пароход, за мыс, ещё туманныйОтчаливший в задумчивую даль
«Я слушал Баха. Эту партитуру…»
Я слушал Баха. Эту партитуруОн сочинил, проснувшись с петухами,Когда один лишь булочник соседнийС молитвою к работе приступил.
Он стал писать сперва неторопливоПотом — тревожней, еле поспеваяЗа хорами незримыми, и радость,Такая радость, страшная для смертныхВдруг осенила старческое сердце,Что отзвук этой радости нездешнейДля нас утешен в горькие часы.
«Проснулся он в тот час, еще неверный…»
Проснулся он в тот час, еще неверный,Когда петух настраивал спой голос,И в городе, в удушливых перинах,Мещанский сон был сладок и тяжел.
Он вслушался в рассветное молчаньеПод бледною предутренней звездою.И вдруг молчанье с ним заговорило,Запело, множась, радуясь, волнуясь,
И не о том, что низменно и пусто,О том, что в смертном смерти неподвластно,О том писал он, старости не зная.В тот бледный час в немецком городке.
«Видал ли ты, как ветер в непогоду…»
Видал ли ты, как ветер в непогодуВысокие склоняет тополя.Как их вершины молвя «да» и «нет»,Еще не зная верного ответа,Но чуя то, что близко увяданье,С осеннею природой говорят?
Они в полях осеннею поройОтроковицам древности подобны,Когда средь них, беспечных до поры,Их старшая, какой-то вещий сонОткрыла им, и вдруг, от этой речиСвои главы они склонили долуИ те слова друг другу прошептали,Которых люди днем не произносятИ только ночью шепчут про себя.
«Я шел к востоку путаницей улиц…»
Я шел к востоку путаницей улиц.На запад шли кургузые дома,На север звезды, а на юг, сутулясь,Шли стаи туч, и эта кутерьма
Тревожила жильцов простоволосых,Пьянчуг и трезвых, женщин и мужчин,Людей кривых, носатых и безносых,Запутавшихся в собственных вопросах.И не смотря на звание и чин,Узнавших страх по множеству причин.
«Считают годы, месяцы, недели…»
Считают годы, месяцы, недели,Считают дни, и дни — на самом деле,По городам, по селам, по морямПроходят молча, медленно седея,Все унося, былого не жалея.И лишь во сне о прошлом шепчут намА люди ждут и бредят по ночам.
«Ноябрь, ноябрь. Последний перелет…»
Ноябрь, ноябрь. Последний перелетСвершают птицы, оглашая поле.Во мгле утра полупрозрачный ледСковал озера. Загородом, болеЗабывшая латынь, не кличет детвора,Лишь галки на ветру треножат вечера.
В ноябрьский темный день, в трамвае дребезжащем,Я уезжаю в лес, чернеющий и спящий,Чтоб листьями шуметь, покуда за рекойНе вырастет туман, и медленной рукойВ тумане начертать Твой образ незабвенный…
«Дома табунами уснувшими…»
Дома табунами уснувшимиПод белесой луной стоят.Высоко-высоко, как минувшее,Зеленея окна горят.
А за ними — певцы зарубежныеНа разбитой гитаре бренчат.На чужбине песнею нежноюВоскресить пытаются прежнее,О России всю ночь ворожат.
И уходит их песня сердечнаяСизым соколом, черным орломНа восток, в ту степь бесконечную,Где плывет еще памятью вечноюПолумесяц над спящим селом.
«В деревне хорошо в начале дней осенних…»
В деревне хорошо в начале дней осенних,И кажется, что здесь, во Франции, вдалиОт пажитей родных и от лесов России.Где юношей, один, я некогда блуждал,И рощи и поля похожи в час рассветаНа рощи и поля, мне некогда родные,И множество во мне родят воспоминанийЗадумчивых лесов чуть слышимые речи,Когда октябрьский ветр их листьями играетВ неведомую даль одежды их уноситИ, кажется, со мной о прошлом говорит.
«Не Гамлет я: слов “быть или не быть”…»
Не Гамлет я: слов «быть или не быть»Не молвил я на острове угрюмом.И пусть я стар, я здесь хочу пожить,С тобой, родная, видеться, дружить,С тобой делить изменчивые думы.Что нужно мне? Взять за руку тебя,Твою печаль рассеять, хоть на время,Сказать, шепнуть, что в жизни без тебяНет ничего, что лет минувших бремяНе истощило нежности моей,Что этот сад, где в юности с тобоюВстречался я и дальнему прибоюВнимал в раздумье, веря и любя,Еще цветет и шепчет про тебя.
«В пустыне звезд песчинка есть — земля…»
С.З.
В пустыне звезд песчинка есть — земляС морскою далью, с пашнями, лесами,Где сердцем, полным страха и надеждМы тщимся жить…Где в горе с нами тайноНочует муза…До закрытья вежд.Она для нас — нежнейшая подруга,Нам давшая таинственную властьВзлететь, устать и горестно упасть.
«Да, есть порог! А за порогом этим…»
Р.Б.
Да, есть порог! А за порогом этим —Ни ночь, ни день, ни лето, ни зима.Никто оттуда краткого письмаЕще не слал. Ты говоришь: мы встретимЗа ней, за этой темною чертой,Друзей, родных, и в радости святойУж никогда не разлучимся с ними…А я, мой друг, твою дослушав речь,Пойду блуждать осенними полямиИ там, быть может, вздумаю прилечь,В дорожный плащ укутавшись до плеч.
«Пошептывает дачный самовар…»
Пошептывает дачный самовар.В стране чужой он тот же, что в России,И тот же месяц, что теперь, быть может,Кремлевские громады освещает.Торжественно восходит за лесамиИ улицами галльской деревушки.Куда меня судьбина занесла.
И что ж теперь? Один я здесь, как всюду.А ты, моя родная? В этот часТы спишь, быть может, иль с печальной думойГлядишь в окно и видишь тот же месяцСреди парижских крыш остроконечных.Но как помочь? Скажи, какое благоДают друзьям любовь и сожаленья.Скажи, какими тихими словамиТебя утешить, друг мой, чтоб улыбкаТвой лик усталый снова озарила,И ты, хоть б на время, позабылаНеизмеримый холод бытия?
«Темный зал, задумчивые лица…»
Памяти моей жены
Мы с тобой в Адажио ВивальдиВстретимся опять.
Анна Ахматова
Темный зал, задумчивые лица,Разговор Вивальди с тишиной…Звук и отзвук: птичьи вереницыМчатся над Венецией ночной.
К северу, над темною лагунойИх ведут ночные зеркала…Рядом — ты, какою в жизни юнойЗдесь со мной ты некогда была.
Темный зал, но здесь тебя я встретил,Здесь своей я звал тебя весной.Что, скажи, печальнее на свете,Чем беседы горестные эти
Клавесина с вечной тишиной?
Ренэ Герра. Вместо послесловия
