Взяв предложенный ему ответ из министерства, Климов убедился, что рядовой десантных войск Легостаев И. В. в списках погибших и раненых за период с тысяча девятьсот восьмидесятого по тысяча девятьсот восемьдесят первый год не значится, и аккуратненько сложил его по старым сгибам вчетверо.
Промокнув под глазами, просительница жалобно заговорила:
— Видите ли, я давно смирилась. А два дня назад… Нет, не могу!
Отвернувшись, она часто-часто заморгала, и щеки ее стали мокрыми. Так плачут в тайном горе, про себя, стараясь не выказывать мучительную боль.
Разглядывая странную особу, больше плачущую, нежели излагающую суть своего дела, Климов заметил у нее на виске багрово-черный кровоподтек и привычно решил, что это след семейной ссоры. Чтобы узнать причину ее слез, он озабоченно спросил:
— Вы замужем?
Она отрицательно мотнула головой: одна. Потом отерла щеки и уточнила вслух:
— Одна.
В голосе прозвучала такая тихая, такая неизбывная печаль, что он не стал касаться этой темы. Мало ли отчего она живет без мужа и мало ли причин для синяка. Может, мыла пол, ударилась о ножку стула, может… но не в этом закавыка. Главное, городской уголовный розыск не имеет отношения к делам в Афганистане. Не та епархия.
Воспользовавшись тем, что слезы обессиливают, если от души, Климов бережно сложил заявление, присоединил к нему ответ из министерства и протянул посетительнице:
— Извините, у меня другой немного профиль. Кражи, знаете, убийства… дел хватает.
— А мое?
Что-то вроде тихого помешательства тут же исказило ее облик.
— Я ведь видела его… позавчера.
Климов вздохнул. Волна внезапной жалости окатила сердце. Но что же ему делать? Он не солнце, всех не обогреет.
С мучительной неловкостью он все же возвратил ей заявление и, скорее машинально, чем осознанно, спросил:
— Кого вы видели?
— Своего сына.
— Когда?
— Позавчера.
Она уже владела собой, но продолжала смотреть так, точно Климов отличался от известных ей людей сверхъестественной силой или мог проходить сквозь стены, не говоря уже о таких пустяках, как розыск без вести пропавших.
«М-да, — сказал про себя Климов и придвинул телефон. Надо научиться любить свою работу с открытыми глазами».
— И где же вы, простите, его видели?
— О! — вытянула вперед руку с зажатым в ней платком просительница, суетливо выражал благодарность за желание понять и выслушать ее. — Я так испугалась, что сердце зашлось. Потом окликнула, но он не обернулся. Быстро- быстро пошел, как чужой.
- Где? Когда? В какое время?
Он хотел позвонить экспертам, узнать, нет ли чего новенького по его делам, но вынужден был положить трубку на место и отодвинуть телефон.
Та умоляющая беззащитность, с какой женщина вновь подалась к нему, окончательно смутила Климова, и он, неизвестно отчего пряча глаза, полез в ящик стола и достал бланк протокола.
Факты сильнее эмоций.
— Давайте но порядку. Имя, отчество, фамилия.
— С ним творится что-то непонятное. Пропадет он без меня.
Пришлось постучать шариковой ручкой по столу.
— Вы слышите меня?
— Да, да, — с поспешной угодливостью придвинулась к нему поближе посетительница и утвердительно кивнула головой. — Я слышу.
— Имя, отчество…
— Легостаев Игорь.
— Игорь…
— Валентинович.
Климов посмотрел на свою запись и недовольно поморщился. Черт возьми, испортил протокол! Скомкав никому теперь не нужный бланк, швырнул его в корзину, достал новый.
Уловив тень недовольства на его лице, женщина прижала к груди сумочку.
— Что-то не так?
Он не ответил. Разгладил лист, сосредоточился.
— Как вас зовут?
— Елена Константиновна.
— Фамилия?
— Как и у сына: Легостаева.
— Легостаева через «е»?
— Да, да, все верно.
— Фамилия ваша, девичья?
— Нет, мужа.
Где-то в глубине души он уже знал, что новый розыск будет не из легких.
Глава 2
Елена Остафийчук вышла замуж на спор, чтобы даром, как она тогда считала, заиметь туфли на шпильках. Пари она выиграла, туфли с подружек слупила, но счастье, замешанное на обмане, недолговечно. Рано или поздно ложь выходит наружу. Тайное сквозит в наших поступках, изменяет выражение глаз и даже интонацию, с какой мы говорим, когда не сознаем за собой греха. Да, в юности так хочется пройтись в фате, сплясать на собственной, самой чудесной свадьбе, урвать покрасивее парня. Выйти замуж. И Елена Остафийчук вышла. Но о ребенке, разумеется, и думать не хотела. Муж окончил Суриковский институт, считался живописцем, но картин его не покупали.
Жить на его скромный заработок становилось все труднее, и она возненавидела искусство. Потом позволила себе роман с Володькой Оболенцевым: давним приятелем мужа. Тот был добрым циником, умел и любил тратить деньги, страстно обещал жениться и постоянно намекал на свои связи с миром торгашей. Жениться он, конечно, не рискнул, а познакомить кое с кем счел своим долгом. У Валентина, ее мужа, сразу же приобрели с десятка два картин для строившегося в городе Дворца культуры, но там она их никогда не видела. Получив поддержку от отцов города, муж сутками простаивал возле мольберта, но, неожиданно узнав, что у жены есть тайная любовь, порезал все холсты, переломал подрамники и кисти, обнищал. Жизнь превратилась в ад. Скандалы, драки, ползание на коленях, обещания понять, простить, не помнить зла… Через тринадцать лет после замужества родился Игорь. К этому времени она разменяла четвертый десяток. Как ни странно, но с рождением ребенка в доме появился лад. Игрушки, пеленки, молочная кухня. Мужа было просто не узнать. Он уже больше не халтурил, не писал портреты передовиков, о выпивке и слышать не желал. Дружков отвадил, начал выставляться. Денег это, правда, не прибавило, но его приняли в Союз художников. Однажды даже у них в доме были иностранцы, кажется, из Западной Германии. Толклись возле его картин, прицокивали языками, говорили что-то лестное по поводу его таланта и его очаровательной жены. Но… покрутились, пошумели, пощелкали фотоаппаратами, оставили на память о себе коробку леденцов и… с тех пор она окончательно уверилась, что жизнь ее разбита. Муж нелюбимый и к тому же как мужчина… «Знаете, — покаянно теребя в руке платок, призналась Легостаева, — многие женщины бывают счастливы уже одним тем, что вызывают восхищение и замешательство в кругу мужчин. Это их удерживает от интима. Я, к сожалению, была иной».
Может, и не все в ее словах было понятно Климову, но все же кое-какие откровения помогли ему уяснить, что девушка становится женщиной не тогда, когда выходит замуж или рожает ребенка, она становится ею в полной мере, лишь полюбив мужское тело, без которого ей не прожить, — слепо, безрассудно, ненасытно. Оказывается, он многого еще не понимал, как не понимал и того, что втайне каждая женщина знает, что самая большая радость — это заставить мужчину помучиться. Из-за нее, конечно. Это в идеале. А нет, так из-за чего-нибудь другого, только помучиться. Ответная реакция на боль, испытанную в родах? Память крови, обусловленная опытом веков?
Как бы там ни было, но спустя десять лет после рождения сына, Елена Константиновна сумела убедить мужа в том, что он не человек, а слякоть. Неудачник. В полном смысле слова. И тот не выдержал. В каждом нормальном мужчине возникает протест против женщины, которой наплевать на святость его чувств, на жизнь его души. Собрав и уничтожив все, что он успел создать, отец Игоря покончил с собой в мастерской, открыв газ. Случайно уцелело несколько пейзажей. Недавно, говорят, прошел в Москве аукцион, и все работы Легостаева попали за границу. Советский авангард. Пейзажи были старые, студенческой поры. Но самое страшное, как теперь оценивала свое прошлое Елена Константиновна, заключалось в том, что подрастающий сын все уже начал понимать, мало того, ему все время приходилось быть громоотводом в атмосфере любви-ненависти.
Климов слушал запоздалую исповедь и чувствовал, что в каждом слове, обращенном к нему, прорывалась такая жгучая надежда на прощение, что для него ничего не оставалось, как сочувственно кивать. Былое намертво спеклось в ней и камнем легло на душу.
— Сын проживал с вами?
— После смерти мужа?
— Да.
— Нет, он воспитывался у моей сестры.
Виновато-жалкая улыбка оттянула угол ее рта. Видя, что Климов недоуменно смотрит на нее, сочла нужным объяснить.
— Дело в том, что я вторично вышла замуж.
— За кого?
— Он был директор магазина. Армянин.
— Почему был?
— Погиб в Спитаке. При землетрясении.
— А сын воспитывался у сестры?
— Да, у нее.
— А ваши мать, отец?
— Отец разбился на машине, мать скончалась год спустя.
— Еще какие родственники есть?
