— Теперь их радости конца не будет.
— Или злобе, — засомневался Гульнов. Того гляди, притянут старую к ответу, затаскают по судам.
— А мы не скажем, — неожиданно для самого себя ответил Климов. — Возвратим украденное и шабаш! А где нашли, это уж наше дело. Может, мы эксперимент проводим…
— По профилактике квартирных краж?
— Вот именно. Секреты производства, одним словом.
А что, она действительно в масонов верит?
— О! — воскликнул Климов. — Целая теория. Оказывается, Пушкин…
— Александр Сергеевич?
— …был масоном.
— Не может быть. А где об этом говорится?
— Я не знаю. Тут свои бы мемуары одолеть.
Климов кивнул на груду папок.
— Вон их сколько.
Бумаг, действительно, скопилось многовато.
— А про Дантеса что она гутарит? — не унимался Андрей.
— Тоже масон. Даже в дворянском гербе Гончаровых были знаки темных сил.
— И что это за знаки?
— Пятиугольная звезда…
— Шести?
— Да, нет. Пяти. Еще какая-то хреновина и меч.
— Наверно, щит?
Климов задумался.
— Что-то другое. Это у нас эмблема со щитом, а там… ну, в общем, ерунда, Андрей.
Гульнов вздохнул.
— Дела…
Но Климов не видел причин для вздыханий. Пора спускаться с облаков на землю. Вот Звягинцевы до конца не прояснились… Особенно она. Утаивает что-то, но вот что?
— Я вот о чем подумал: а что как ограбление стоматолога тоже акция кого-то из родных? Смотри, сначала обворовывают его, причем замок открывался домашним ключом…
— Да, эксперты на этом настаивают.
— …а ровно через два дня, эта твоя пузырешница…
— Почему моя? — обиделся Гульнов. — Она…
— Ну, ладно, — поправил себя Климов. — Наша… проводит акт возмездия.
— Но почему не раньше и не позже?
— Да потому что старая сообразила: вина за ограбление падет не на нее, а на того, кто уже побывал у стоматолога. Согласен?
— Убедительно.
— И мы так думали сперва и продолжали бы считать, что коли почерк ограбления один, искать нужно кого-то одного. Ан нет! Из трех квартир одна уже отпала. Добровольное признание-
— Может быть, и стоматолога обчистил кто-то из своих?
— О чем я и толкую!
— Или знакомых, — обкусил на пальце заусеницу Андрей и сухо сплюнул.
— Вот-вот, или знакомых. — Климов оживился. — Чуешь? Там, где происходит скандал, вырастают уши. Я вот о чем: стоматолог обмолвился, что привык жить для себя и часто не ночует дома, пока супруга на специализации.
— Неравнодушен к женским чарам?
— Надо понимать. Попить-поесть к нему приходят, но спать он их не оставляет.
— Почему?
— Во-первых, он слишком рассудочен, а во-вторых, как утверждают опытные люди, женщину очень трудно залучить в спальню, но еще труднее оттуда выжить.
— А там, где происходит скандал…
— Усек?
— Еще бы!
— Там вырастают уши.
— И нашему повесе они не нужны.
— Ни на вот столько. Жена его имеет деньги, а главное, связи, без которых не прожить, не говоря уже о кооперативе.
— Так что ссориться ему с ней не резон, — уловил ход его мыслей Андрей, и Климов добавил: — А разводиться тем более.
— Сбил шабашку и в кусты!
— Он относится к тем, кто считает, что всю жизнь не проходишь с душой нараспашку. Это хорошо знают политики. А он политик.
— Бизнесмен.
— А такие допускают существование тайны лишь при одном условии, что она не станет достоянием гласности. Но мир тесен. Человек человека не оставит без внимания.
— И этим человеком, — глаза Андрея загорелись, — может быть соседка!
— Да, жена уехала…
— А ей доверила ключи!
— …и наказала: только муженек мой за порог, ты в дом. И все на карандаш.
— Что ел, с кем пил?
— Мало того, узнав о его ночных отлучках, жена стоматолога толкает Звягинцеву, соседки как-никак…
— А, может, и подруги…
— …на инсценировку кражи. Иначе он, подлец, придумает легенду и отвертится, а так все зафиксировано в милицейском протоколе: такого-то числа, между тем-то и тем-то часом ночи хозяина квартиры дома не было…
— А был он миленький-хорошенький у…
— …правильно, у нехорошей тети. Тьфу, тьфу, тьфу, чтоб не назвать.
— Вот почему он и в милицию не заявил.
— Само собой. А будь иная подоплека, он всех бы поднял на ноги, и прокурора в том числе. Он парень-хват.
Гульнову эта версия понравилась.
— А как мы сможем доказать?
— Надо подумать.
— И еще: куда она припрятала вещички? Куртку, шапку, видеокассеты…
— Мне кажется, что это плата за инсценировку. Ты заметил, что вещи исключительно мужские?
— Да, ни одной женской тряпки не забрали.
— Это-то и подозрительно.
— А что она с ключами сделала? — спросил Андрей. — Неужели выбросила как улику? Тогда мы не докажем. — Он заходил по кабинету и предложил сейчас же ехать к Звягинцевой. — Куй железо…
— Вряд ли, — засобирался Климов и сунул ворох бумаг в ящик стола. — На это она не пойдет. Одно дело воспользоваться ключом, другое дело им распорядиться. Выбрось она ключи, значит, соседке надо менять замки, а замки не абы какие, фирменные, в наших палестинах таких не найдешь. Что же ей, жене, когда она вернется из Москвы, двери выламывать? Или с работы увольняться, мебель сторожить? Вазы-статуэтки караулить?
— А запасные? Иностранные замки всегда с тремя ключами, а бывает, и с пятью.
— И дальше что? — подталкивая Андрея к выходу, в затылок ему сказал Климов. — Запасной на то и запасной, считай, что неприкосновенный. Я как вспомню китаяночку у них в шкафу…
Звягинцеву они «раскололи» без труда.
Когда та сообразила, что могла предстать перед судом за кражу, только откажись соседка от своих слов, она вернула ключи от задереевской квартиры и съездила к своей знакомой, привезла похищенные вещи. Куртку, шапку, видеокассеты.
Все это ей причиталось в виде платы за шпионско- подрывную деятельность.
Выполнив целый ряд необходимых в таких случаях формальностей, ей были возвращены картины, облигации и золотые серьги. Оказывается, автора картин она не называла из-за страха, что купленные по дешевке ценности у нее изымут. Тут она, конечно же, слукавила. Прошли те времена. А вот то, что на международном аукционе могли заплатить чистоганом, она знала и найти богатого купца явно мечтала. За две картины Легостаева могла свободно получить не менее восьмидесяти тысяч долларов. А это, брат ты мой, огромнейшее состояние.
Глава 7
После того, как найденные вещи были возвращены их владельцам, а дела по расследованию двух краж подшиты, пронумерованы и скреплены печатью, Климов решил заглянуть к Озадовскому, но до восемнадцати тридцати оставалось еще два часа сорок семь минут, и он предложил Андрею проехаться в сторону рыбного рынка, в район новостроек, где, по его мнению, почва была глинистая, вязкая, а сама глина желтая. Заодно неплохо было бы найти и поговорить с участковым, пусть присмотрится к своим подопечным.
День выдался солнечным, не по-осеннему теплым, и то обстоятельство, что чудная погода как нельзя лучше соответствовала их приподнятому настроению — что ни говори, а двух зайцев сегодня убили! — делало погожий ясный день еще более теплым и солнечным.
Всегда бы так.
И дни стояли ласковые, и работа спорилась.
Когда Андрей сел за руль, солнечный зайчик от его ручных часов скользнул по приборной доске, на миг ослепил Климова и вскоре заплясал у него на колене. Такой яркий, что видны были светящиеся стрелки. Как усы.
Климов по-мальчишески накрыл его рукой: ага! По тот уже исчез, как провалился, — Андрей переключил скорость.
— Через площадь?
— Давай по набережной. Потом свернем.
Трудно удержаться, чтобы не взглянуть на море в такой день.
Медленно прокатившись вдоль кромки берега и полюбовавшись величественной зыбью синих далей, они свернули на Передовую и вскоре оказались в новом квартале, где несколько домов-башен, поставленных «колодцем», горожане называли «домами на рынке». Старожилы уверяли, что когда-то здесь шумели рыбные ряды. Чего гут только не было! Креветки, крабы, золотистая кефаль… Но это, если верить старикам, а у тех всегда все в прошлом лучше: и снег теплей, и вода мокрей.
Четыре двенадцатиэтажки образовали тесный двор, в котором стайка малышей гонялась друг за другом на велосипедах, а ясельная мелкота сосредоточенно копалась в глинистом песке.
На первом этаже одного из домов располагался опорный пункт милиции.
Андрей коротко бибикнул, посигналил заболтавшейся на лавочке юной мамаше, и та подхватила выбежавшего на дорогу карапуза. С притворным гневом она шлепнула его под зад и тут же с ласковой свирепостью принялась целовать и тискать своего малыша.
Глядя на нее, Климов подумал, что матери чаще прижимают к себе детей из-за наглядной опасности, а отцы — страшась за их будущее.
