В дверь уже колотили изо всех сил и орали. Мне нисколько не хотелось расставаться со своей негой и куда-либо двигаться. Открыв один глаз, я покосился на светящийся будильник. Медленно пришло осознание, что проспал я никак не более двух часов, стало быть на дворе еще стояла глубокая ночь. Какой же скотине понадобилось будить меня в такой час?
Из-за входной двери послышались глухие тяжелые удары. Я с неохотой поднялся и пошлёпал босиком в прихожую. Настроение и прекрасный сон после удачного корпоратива были безвозвратно потеряны. Вдруг моя правая нога не нащупала привычного линолеума и предательски заскользила в темноте на чём-то мокром. Падая, я успел лишь подумать, что теперь вдобавок ко сну неминуемо будет потеряна и часть моего драгоценного здоровья. Как пить дать!
* * *
Яркий свет давил на глаза, как бы я не жмурился. Я безуспешно попытался опять спрятаться в безбрежную темноту, но попытки были тщетны. Что ж, придётся открывать очи и смотреть, как говорится, что имеем. Я лежал в белой комнате на белоснежных простынях, а моя правая нога была приподнята чуть к верху какими-то растяжками. Это радовало, по крайней мере, не загробная жизнь. Там бы было всё воздушно и радужно, безо всяких там причиндалов. Ну или вовсе больно, жарко, душно и мучительно, если попаду в ад. А тут ни то, ни сё — ни воздушности, ни страшных мучений. Больница, после некоторых раздумий догадался я. Переходная ступень из мира живых в мир мёртвых. Интересная придумка человечества. В детстве, помнится, попадать в неё было некоторым приключением, даже геройством. Переломчик, ангина, гастрит, в общем ничего серьёзного. Почёт в школе, участливые расспросы учительниц, длительное освобождение от многого, будь то физкультура или вскапывание семейной дачи, короче, море поблажек. А иногда и завистливые взгляды взрослых пациентов с более ужасными диагнозами. И ты кожей ощущаешь, как дико они желали бы поменяться с тобой местами. Ведь все окружающие понимают, что ты, излечившись, отправишься в ту же дверь, через которую вошёл. А с прибавлением цифр в возрасте болячки становятся всё изощрённее и приходится сильно стараться, чтобы выйти обратно через входную дверь, а не быть вывезенным через чёрный ход на каталке. И ты понимаешь уже, что не все из встреченных тобой в хмурых зданиях лечебниц, покинут её живыми и здоровыми. И ты вдруг пропитываешься их отчаянным желанием жить и начинаешь ценить отмерянные богом минуты жизни совершенно по-другому. Ты торопишься влюбляться, воровать из чужих палисадников цветы для своей юной дамы сердца и писать стихи. Впрочем, этого запала обычно хватает ненадолго. Как только ты снова попадаешь в загребущие руки рутины, как только родители тебя нагружают опять нескончаемыми домашними делами и начинают пороть за четвёрку в четверти, как только одноклассник приносит новую компьютерную игру, всё мигом проходит. Ценность проживаемого времени падает и про отрезки жизни ты уже абсолютно не думаешь. Тут бы хоть свою оценку исправить, а то лишения прогулки, да жизнь по режиму дня, как в армии или в тюрьме светят. Не знаю, как у других, но в моём детстве всё происхожило именно так.
Сомнений не было, я определенно находился в больнице. Кроме меня в комнате присутствовали девушка в белом халате и какой-то верзила в пальто. Медсестра, вновь порадовал я сам себя догадливостью.
— Что, очухался наконец? — верзила без обиняков выбрал тон, принятый между старыми приятелями и двинулся ко мне, чуть ли не собираясь похлопать своей лапищей по спине, но девушка удержала его порыв. Мне это абсолютно не понравилось. Во-первых, ведь я и сам ещё был в полном неведении, есть ли вообще у меня спина как таковая, и все ли мои составные части живы и здоровы. А во-вторых, мне совершенно не импонировал этот медведь в человеческом обличьи, от него веяло грубостью, и я предпочёл бы вообще не быть с ним знакомым. К сожалению, такого уже не получалось, раз он здесь, значит, я весьма близко знал его в прошлой жизни, до падения. Назад не отыграешь. Только вспомнить не мог. Да и не до него было сейчас. Я стал осторожно шевелиться, выяснять, в каком состоянии нахожусь. По всему выходило, что кроме ноги, тугая повязка ещё была и на голове. Сотрясение мозга, смекнул я. Вдруг у меня затуманилось перед глазами, и я отключился.
В последующие периоды времени я так же приходил ненадолго в себя, оглядывался, немножко ворочался и непременно «вырубался». В общем, вел себя как старый советский холодильник. Сколько дней я уже находился «в горизонтали», точно не знал. А зарубки оставлять на стене, как Робинзон Крузо на деревянном столбе, как-то не додумался. Правда, со временем периоды моего бодрствования всё удлинялись. Я начал принимать пищу и стыдливо пряча глаза, отправлять естественные надобности, лёжа, под надзором санитарки. Понятно, что меня не радовала таковая эволюция — от симпатичного и самодостаточного посетителя вечеринки в беспомощного больного, которому даже мужское достоинство помогает держать сердобольная санитарка в холодных перчатках. Вообразите себе этот позор!!!
В одно из своих пробуждений меня опять встретил набор исходных субъектов. Опять молчаливая медсестра и человек-медведь были тут как тут. Я даже часом подумал, что подвержен эффекту дежа-вю, но зацикливаться долго на этой мысли не стал, боясь, что от перенапряжения ума снова уйду в небытие.
- Что, очухался наконец? — начал верзила, как обычно. И это вместо того, чтоб спросить, как поживает моя многострадальная нога и не слишком ли беспокоит огромная гематома на затылке.
— Ты меня вообще не узнаешь, что ли? — он уставился на меня, но я не ответил. — Короче, ты упал, сломал бедро, теперь в больнице, это хоть помнишь?
Я едва заметно кивнул, больше глазами, чем головой. Разговаривать было больно, тысячи молоточков при моих попытках открыть рот начинали стучать внутри черепа.
— Я твой типа товарищ, — продолжил верзила, вздохнув, — мы сотрудничаем. Ты работаешь журналистом для криминальной хроники, а я сотрудник уголовного розыска. Мы обмениваемся информацией, дружим, так сказать. Я ж Бузакин, как ты мог забыть?
Мозг мой стал усиленно переваривать полученные сведения, затылок заныл, молоточки стали опять бесчинствовать в голове. Я, как водится, отправился в забытье.
Дня через три, по моим приблизительным подсчётам, я снова наблюдал эту надоевшую сцену с теми же действующими лицами.
— Что, очухался наконец? — спросил детина в пальто, будто не увидел, что так оно и есть.
Я по обыкновению уже оглядел палату и приветливо заулыбался ему. Он тоже расплылся во все свои тридцать два зуба. Видно было, что начало нашего общения для него было точно многообещающим. Он был доволен моим состоянием и поверил, что мой ум прогрессирует, а память вернулась.
