Неожиданно Ивану Петровичу не захотелось, чтобы девушка эта взяла и уехала. Троллейбус стоял и мог тронуться в любую минуту.
Он заулыбался ей слегка виновато, потому что решил познакомиться, будь что будет.
— Выходите! — сказал он губами и жестами.
— Я (показал на себя) буду здесь, поджидать, а вы (показал на нее) — приходите сюда. Хорошо? (Он кивнул, вызывая ее на кивок).
— Нет, — покачала она не спеша головой, но не отвернулась — а ведь если бы рассердилась, должна отвернуться.
— Ну хорошо, хорошо! -— он пошел за троллейбусом, который отпустил тормоза и готовился ехать. — Тогда по-другому (он зачеркнул первый свой вариант двумя руками). Вы, вот вы (он махнул на нее ладошкой) -— там сойдете, а я побегу (он показал ногами, как он побежит). Хорошо? Только вы подождите! Ну что, хорошо?
Как уж он выразил все, он не знал, но она поняла и почувствовала, что это ей можно, — то есть что Иван Петрович такой человек, к которому можно, не опасно сойти, если хочется, потому что он правильно это поймет. И она ему слегка улыбнулась и покивала.
Иван Петрович пустился бежать, обгоняя троллейбус, но потом троллейбус его обошел, и девушка опять помахала ему из окна.
И снова обида на женщин, желающих вечного ближнего боя, требующих себе в утешение игры по всем правилам, которые кто-то им когда-то внушил, разыгралась в Иване Петровиче и вдруг появилась уверенность (а точнее — надежда), что сейчас будет все по-другому, не так. Давняя мечта о том, что когда-нибудь будет знакомство, встретится женщина, не похожая на других только в этом, только в том, что она не потребует боя -— ни в начале знакомства, ни после не будет борьбы за господство, за то, кто главней, что и как сделал ты по ее и что нет — эта мечта разыгралась в Иване Петровиче, вызванная улицей и ссорой и таким необычным согласием девушки.
Вот он бежит, не очень хорошо бежит, не красиво и не быстро, не так, как когда-то, в девятнадцать-двадцатъ лет (а теперь ему уже исполнилось тридцать), и там она едет впереди троллейбусом, красивая девушка с необычным, просторным лицом, и уже доверяет Ивану Петровичу больше, чем доверяли другие.
Он даже не стал приготавливаться к первым словам разговора, а возможно, что и не успел, размечтавшись, но девушка оказалась умницей. Она придумала, что нужно сказать, чтобы им не сделалось при начале неловко.
— Вы жили когда-нибудь в Павловске? Лет шесть тому назад? -— спросила она Ивана Петровича с понимающей улыбкой.
— Нет, — отвечал он с такой же улыбкой. — Никогда!
— Жалко, — сказала она. — Значит, мне показалось.
— Показалось, — подтвердил Иван Петрович быстро и весело, потому что теперь это было неважно. Можно было теперь познакомиться, раз начало пошло хорошо.
Иван Петрович сразу же стал говорить о себе, где он жил, что он любит, и чего он не любит, а она отвечала ему о себе, не стараясь дождаться, пока ее спросят.
И у них произошел настоящий разговор двух людей, когда каждый говорит о себе, а другому это как раз интересно.
-— Я, может, сразу и не понимаю... — говорила, к примеру, девушка.
— Да! — подтверждал Иван Петрович, удивляясь. — Ия тоже сразу!
— А как приду домой, подумаю — и все-таки пойму. И мне становится стыдно.
— Стыдно! — говорил Иван Петрович. — Нет, а мне, пожалуй, совестно, пожалуй что да.
— А ей и потом не становится стыдно, она и потом ничего не поймет — вот в чем у нас основная с ней разница!
— Да! — подтверждал эту разницу Иван Петрович и радовался разнице. — А вот взять, к примеру, меня... Если я...
Разноцветно одетые люди шли и шли им навстречу по проспекту, гуляли. Было все еще довольно тепло, и ребята помоложе, не держа своих девушек, словно в них не нуждаясь, шли свободно, руки в боки, запустив пиджаки от тепла за плечи.
А кондуктору жарко и тесно в вагоне — вот проехал трамвай, и кондуктор стоит на площадке, у двери, высунув пожилую голову в город.
Иван Петрович попробовал взять ее под руку — очень легко, чтобы можно сейчас сделать вид, что случайно — но она ничего, не возражала и устроила локоть у него на ладони.
«Хоть бы выйти на прямую, — думал Иван Петрович. — Хоть бы выйти на прямую в разговоре».
Но Иван Петрович еще не решался.
Женщины чем-то таким обладают, словно каким-то особым продуктом, который стараются все получить, — женским обаянием, мягкостью что ли, всем, что есть женщина. При этом в женщинах есть все другие человеческие свойства, как и в мужчине, — и вот им всем кажется, что какой- нибудь такой Иван Петрович ищет в них то, только то, что есть женщина, то есть словно бы некий опять же продукт. И женщины, им не обладающие, получают от этого горе и злобу, а женщины, у которых он есть и в избытке, имеют от этого тоже обиду, потому что им кажется: это в них ущемляет зато человека.
Неизвестно сколько они уже гуляли, когда Иван Петрович вдруг решился.
— Свернем? — предложил Иван Петрович осторожно. И они свернули в тихую улицу.
— У меня на каждой улице есть любимая сторона, — говорила девушка. — А на этой нет. Пускай будет правая? — Нет, не любимая. Пусть будет левая? — Нет, и не левая. Которая же любимая? Никоторая.
— Поцелуемся? — попросился Иван Петрович вдруг, без подхода, и остановился у какого-то дома.
— Что? — сказала девушка, удивившись. — Чего вы сказали?
— Очень хочется целоваться, -— сказал Иван Петрович виновато.
— Мало ли чего мне захочется, — сказала девушка. — Надо взять себя в руки.
«Так она уже проникнута своим необычным поступком '— знакомством на улице, — думал Иван Петрович, — и так сознает в себе эту необычность, так гордится, что уже не хватает ее продолжать эту линию такими же искренними поступками, как и первый.»
«Игра, — сказал он себе со вздохом. — Всем им нужно от нас, чтобы мы не говорили им прямо, чтобы мы подчинялись бы правилам этой игры. А я не хочу. Я хочу быть искренним! Как же тогда?»
Иван Петрович знал, но не хотел себе в этом признаться: просто нужно, чтобы в нем была такая игра, которая обнимала бы ее игру, да и все — как и бывает у всех молодых мужчин. Но у него эта игра прекратилась.
— Вот я и пришла. До свиданья, — сказала девушка, когда они еще раз повернули.
— Уже? — воскликнул Иван Петрович. — Ну, хорошо, хорошо, я вас еще провожу!
— А я уже дома. Дальше меня провожать не надо. Дальше меня никогда не провожают: я не разрешаю.
— Да нет, мне же нужно записать телефон? — сказал Иван Петрович, хитря, как и полагалось по этой игре, но с досадой.
— Здесь неудобно, зайдемте в подъезд.
— Ну, записывайте, — сказала девушка, заходя.
— А вы на каком этаже? — спросил Иван Петрович, как и полагалось спросить в этом случае.
— А зачем вам знать? — сказала девушка (и это полагалось)
— Так. Интересно, — сказал Иван Петрович, понемногу подымаясь с этажа на этаж. Девушка между тем поднималась за ним.
На третьем этаже Иван Петрович взял ее за руку и потянул к себе.
— За кого вы меня принимаете? — быстро сказала девушка, будто только и ожидала, чтобы он потянул.
— Да нет, да я что? да я ничего, — сказал Иван Петрович, обнимая ее за плечо.
— Не трогайте меня, я никому не разрешаю трогать!
— Ну, конечно, конечно, я верю, ясно, никому... но я же ничего? я не трогаю.
— Мы еще с вами три часа как знакомы. Ну хотя бы три дня, — а три часа это мало.
— Но это же условность! — закричал Иван Петрович. — Так условились люди, то есть так договорились, а мы же можем условиться по-другому.
-— Нет, — сказала девушка. — Мы не будем по-другому.
— Почему? -— сказал Иван Петрович в отчаянии и схватил ее руки. — Конечно, я ждал, что вы скажете что-то такое. Но давайте попробуем?
А? Попробуем со мной? Я уверен, что после у нас и начнется. Пусть их, все... как хотят, а мы по- другому...
— Нет! — сказала она и отняла свои руки обратно. — Ничего у нас не начнется. Не троньте! Вы, конечно, симпатичный, но что вы говорите? За кого вы меня принимаете? Я не такая!
— Нет, нет, — сказал с волнением Иван Петрович, — конечно, не такая... ну, я не буду говорить... я ни за кого... вот... сейчас...
Он осторожно расстегнул у нее на пальто две верхние пуговицы. Она схватила его за пальцы и другой рукой застегнулась. Но Иван Петрович заметил: она застегнулась на одну только пуговицу, на вторую. Тогда он враз расстегнул все четыре, девушка оттолкнула Ивана Петровича, но застегнула опять только две.
Он вылущил по одной из петель эти две последние пуговицы и остался один на один с гладеньким, открытым фиолетовым платьем, но тут же наткнулся на жесткий, выставленный вперед, ему под ребро, край ладони.
— Нет! — сказал Иван Петрович убежденно.— Нет. Не надо.
— Вот и я говорю, что не надо, — ответила девушка.
— Нет же... нет, нет... право, не надо! — сказал Иван Петрович еще убежденней. — Со мной так не надо, правда же не надо, правда!
