прекрасно знаете: я не люблю уезжать из Москвы.
Последнее было чистой правдой, но в глубине души я уже знал, что поеду в этот странный круиз. Ни о чем подобном я раньше не слышал, но главное не в этом. Главное, что несмотря на то, что я ни под каким видом стараюсь не уезжать из Москвы, сейчас у меня та ситуация, когда надо использовать любую возможность, чтобы ее покинуть. Как говорил классик, «прочь, прочь отсюда». Здесь мне все будет отравлять жизнь.
К черту Рябинину! Что мне Гекуба?
Я вынужден был признаться себе, что все это как нельзя кстати.
— Когда уезжать? — спросил я довольно глупо.
Павел Степанович удивленно на меня посмотрел, и я понял, что перебил сам себя: только что говорил, что никуда не собираюсь уезжать, и вдруг такой вопрос. Чуть ли не «рад стараться, Ваше превосходительство».
— Не обращайте внимания, — сказал я шефу. — У меня ужасное похмелье. Я сегодня не адекватен самому себе.
Он кивнул, как если бы его это объяснение полностью удовлетворило. Впрочем, наверное, так оно и было.
— Там все сказано, — снова протянул он мне картонку. — Позвоните по указанному там телефону, и вам все расскажут. Желаю удачи!
И он снова уткнулся в свои бумаги, давая понять, что беседа окончена и редакционное задание я получил. Я разозлился.
— Меня не будет больше двух недель, — сказал я ему. — Как насчет командировочных?
Он посмотрел на меня с некоторой брезгливостью:
— Как вам не стыдно? Вы же будете на полном пансионе. Может быть, вы и квартирные потребуете?
— По закону — могу, — меня, кажется, несло.
— Я занят, Лапшин, — сказал он. — Приходите недельки через три.
Ну вот, другое дело. Мне сразу стало весело.
— Счастливо оставаться, — пожелал я ему.
— Взаимно, — несколько туманно ответил он мне.
Я кивнул и встал.
Галочка не смогла скрыть в глазах любопытство. Я пожалел ее и сказал просто, без выкрутасов:
— Можете меня поздравить. Отправляюсь на Северный полюс.
— Туда вам и дорога, — моментально отреагировала она.
Вот и делай людям хорошее. Мне сразу захотелось ответить достойно, чтобы ей было что вспоминать, пока меня не будет. Я уже открыл было рот, но…
Я вовремя понял, что в моем состоянии лучше лежать на тахте, пить пиво и есть воблу, чем вести светские беседы с женщиной, у которой популярностью ты не пользуешься.
Я закрыл рот, слабо помахал ей ручкой и вышел, и, наверное, привел ее в большее замешательство, чем если бы, по обыкновению, нахамил.
3
Слепой певец Стив Уандер оказался зрячим. Он смотрел на меня в упор и говорил, естественно, по-английски:
— Я только позвонил, чтобы сказать тебе, что я люблю тебя.
Английский я знаю на уровне шестого класса, но почему-то все было понятно.
— Вы к кому, собственно, — начал я, но он снова перебил меня.
— Я позвонил сказать, сколько раз я могу…
Этого я не понял, хотя слова, повторяю, каждое в отдельности, были понятны.
— Послушайте, — снова начал я, но он взмахнул неведомо откуда взявшейся в его руке битой не то от бейсбола, не то от лапты и огрел меня по голове.
Я взвыл, но не проснулся.
Он отбросил биту в сторону, подошел ко мне и обеими руками ударил меня по ушам. Голова взорвалась, разлетелась на миллиард осколков и, образовав паутину трещин, соединилась вновь.
— Старик, — сказал Стив Уандер голосом Кости Сюткина, — ты даже не представляешь, какой тебя ждет сюрприз.
Я закричал от страха и, слава Богу, проснулся.
Некоторое время я приходил в себя, тяжело дыша и всматриваясь в темноту. Дыхание медленно восстанавливалось. Я решил зажечь свет и уже отвел свою левую руку, чтобы дотянуться до лампы, стоявшей на тумбочке слева от моей тахты, но…
Но моя рука натолкнулась на стену.
Я чуть снова не взвыл — теперь уже от страха, а не боли. Слева у меня не стена, а тумбочка, господа! Я же не сошел с ума! Или…
Изо всех сил стараясь оставаться спокойным, я стал лихорадочно соображать, где и у кого могу находиться. Глаза тем временем быстро привыкали к темноте.
Так. Комната не моя, это мы уже выяснили. Комната, кстати, маленькая, и потолок, если я не ошибаюсь, низкий. Рядом кто-то сопит, и, судя по тембру, сопит женщина. Я посмотрел в ту сторону, откуда раздавалось сопенье, и смог различить кровать, на которой, видимо, и лежала эта женщина. Спя… Ну, в смысле, спящая женщина.
Где я ее подцепил? Было ли у меня с ней что-нибудь? Я сунул руку под одеяло. Трусы… Ну и что? Это ни о чем не говорит. Это могло быть и с тем же успехом не быть. Какой-то извращенный Гамлет, ей-богу.
Ладно, оставь в покое женщину, лучше подумай о том, где находишься, а то снова придет дяденька Стиви и голосом Кости Сюткина скажет тебе, что…
Стоп! Костя Сюткин, ну конечно же, как у тебя из башки могло выскочить самое главное!
Я уже знал, где я. Я, правда, не мог понять, при чем тут эта неизвестная женщина на соседней кровати, но был уже спокойней. Я знал, где нахожусь.
Я был на подводной лодке.
С Костей Сюткиным мы вместе приехали из Москвы в Мурманск, откуда начинала свой круиз до Северного полюса и обратно субмарина под подлым названием «Заря». Пить мы начали в поезде. И с тех пор практически не прекращали это дело.
Вел себя Костя странно. Меня не покидало ощущение, что он чего-то недоговаривает. Сначала меня это настораживало, но по мере поступления спиртного я перестал обращать на это внимание. А потом все это куда-то исчезло, и осталось только ощущение непрекращающегося кайфа. За что теперь и мучаюсь.
Костю я знаю давно. Друзьями мы не стали только потому, что оба слишком много работаем, и наша занятость на дает нам сблизиться настолько, чтобы называться друзьями в полном смысле этого слова. Но это нисколько не мешает нам быть нормальными приятелями.
Он классный профессионал, Костя. Когда Басаев захватил в Буденновске заложников, мне лично довелось наблюдать, как он работает. Я восхищался этим парнем, его бесстрашием и здоровым легкомыслием.
— Старик! — говорил я ему в поезде. — Помнишь Буденновск? Ты был тогда на высоте, старик, — это я тебе говорю.
— Ты тоже не отсиживался, — отвечал он мне. — Я помню, как ты женщин защищал. Тебя же чуть не убили, помнишь?
Я помнил, но то, что там делал я, было по сравнению с действиями Кости работой дилетанта. К тому же я
