завтрак. Или ты так голоден, что хохочешь от радости по этому поводу?
— Я хохочу по другому поводу, — ответил я. — А вдруг сейчас раскроется дверь, и к нам войдет дед Мороз?
— Ничего смешного.
— Это смотря какой дед Мороз, — заметил я. — Ну ладно. Ты хоть приблизительно представляешь, что это будет за круиз?
— Представь себе, представляю.
— Неплохой каламбур, и все-таки: просвети меня, пожалуйста. Я как-то не разобрался, понимаешь, не вникал в подробности.
— Вообще-то это на тебя не похоже, — усмехнулась она.
— Ты думаешь?
— Уверена.
— Надо полагать, ты знаешь, о чем говоришь, — пробормотал я. — Мне почему-то это было неинтересно.
Откровенно говоря, у меня и желания не было вникать в подробности. Я просто ухватился за возможность улизнуть из Москвы, хоть и страшно не люблю из нее уезжать. Но в том-то и штука, что рвать когти я хотел, чтобы не пребывать в одном городе с монстром по имени Юлия Рябинина, который в эту минуту лежал на кровати в двух метрах от меня.
— Только не думай, что я погналась за тобой, — сказал мне этот монстр.
Я вздрогнул. Она будто подслушивала мои мысли. Я только что подумал было о том, что она каким-то образом узнала, что я уезжаю, пардон, уплываю на подводной лодке и — действительно! — погналась за мной. Я не привык, чтобы за мной гонялись. Я, знаете ли, не люблю этого.
— Я и не думаю.
А что мне ей было сказать? Что она читает мои мысли?
— Не ври, Лапшин.
Вот привязалась.
— Послушай, — сказал я ей. — Я, кажется, задал тебе вопрос. Не хочешь — не отвечай, но зачем же нервы трепать?
— Вопрос? — удивилась она. — Какой вопрос?
Я вдруг повеселел. Ага, милая. Да ты же психуешь, невозмутимая ты моя! Ты же не слушаешь меня, ты только собственные эмоции слушаешь!
— Я спросил тебя: что, по твоему мнению, представляет из себя этот круиз? Какая его программа? Зачем он придуман? Кто инициатор? Кому это нужно? Зачем братьев-журналистов пригласили на халяву? И почему, в конце концов, Сюткину пришлось отдать тебе собственную аккредитацию? Почему у тебя не было своей? Неужели обошли твою газету толстосумы-путешественники?
— Старею, кажется, — вздохнула Рябинина. — Не помню, чтобы ты задавал мне все эти вопросы.
— У тебя и другие признаки есть, — сказал я и прикусил язык.
Сначала в меня полетела подушка, потом — графин с тумбочки, а за ним и Рябинина просто взлетела со своего места и оказалась в опаснейшей близости от меня. Глаза ее, извините за банальность, метали молнии.
— Мерзавец! — прорычала она. — Зачем тебе понадобилось оскорблять меня?
Кажется, я и вправду маленько перегнул.
— Послушай, Юлия, — сказал я, инстинктивно поднимая руку, чтобы защитить свое лицо от возможных покушений. — Что у тебя за манера уходить от вопросов? Неужели так трудно ответить?
Вся дрожа от негодования, она не сводила с меня глаз. И вдруг обмякла, будто из нее воздух выпустили. Она повернулась, сделала пару шагов и опустилась на кровать.
Каким-то совершенно безжизненным голосом она заговорила, глядя вверх, в одну точку.
— Круиз организовала недавно образованная фирма «Сафари». Предназначен оный круиз для очень богатых людей, которые желают необычных впечатлений и приключений, а также для тех, кто не знает, куда девать деньги. Пресса приглашена бесплатно для освещения означенного круиза в средствах массовой информации. В виде, так сказать, рекламы. Писать можно все, что угодно — и положительные рецензии, и ругательные. Нельзя только не писать. Что бы ни писали, лишь бы писали. Общественное мнение их не интересует. Их интересует только осведомленность богатых людей об их подводной лодке. Есть мнение, хоть это вслух и не признается, что приглашена пресса в первый и последний раз. После того, как о круизах узнают все, они будут носить закрытый характер. Мне не дали аккредитацию, потому что мое начальство решило отдать ее более достойному. Это все. Вопросы есть?
— Никак нет, — ответил я. — Все предельно ясно. Спасибо.
Мне не нравилось, как она говорила. Мне хотелось, чтобы она набросилась на меня, отколошматила, но не говорила со мной таким отмороженным голосом. Мне хотелось, чтобы она наорала на меня. Уверяю вас, я не люблю, когда на меня орут, но сейчас мне этого хотелось.
Снова заговорил бархатный голос радио:
— Дорогие друзья, уважаемые господа, приглашаем вас на завтрак, который начнется через десять минут в кают-компании. Будем рады вас видеть.
И — музыка.
— Ты есть хочешь? — спросила меня Рябинина.
Я обрадовался.
— Ужасно! — тут же соврал я. — Пойдем, что ли?
Меня мутило при одной мысли о еде, но я должен был совершить сейчас подвиг: мне не нравилось, повторяю, как она себя вела.
— Вот и иди, — сказала она. — А я полежу.
Ну вот, здравствуйте. Мог бы и догадаться, что именно так она и будет с тобой говорить. Вообще, Лапшин, в последнее время ты стал ужасно самоуверенным. Ты думаешь, что можешь играть людьми. Ты приписываешь себе знание их клапанов. Ты… Ладно, к черту Шекспира!
Я встал и начал приводить себя в порядок.
— Ты уверена, что не хочешь есть?
Более идиотского вопроса ты задать не мог, Лапшин. Естественно, она промолчала.
— Так я пойду?
— Приятного аппетита.
С этими словами она снова отвернулась к стене. Мне оставалось только пожать плечами и продолжать приводить себя в порядок. Есть я не хотел, а оставаться в каюте не мог.
Надеюсь, что силком мне ничего в рот пихать не будут.
Прежде чем выйти, я посмотрел на Рябинину. Она так и лежала в той же самой позе — будто ее только что смертельно обидели.
Не люблю, когда меня мучают угрызения совести. Я вообще не люблю, когда меня мучают.
6
Ощущения были странные. Я все время помнил, где нахожусь, но чувство, что меня разыгрывают, не покидало меня. Возможно, виной тому было мое похмелье. Мне все время казалось, что вот сейчас из-за какого-нибудь угла выйдет какая-нибудь секретарша Галочка, и, змеино улыбаясь, скажет: «Здравствуйте, Григорий Иванович. Ну как — не обосрались?»
Как хотите, праздника в душе не было никакого, хотя, подозреваю, он должен был иметь место в подобных мероприятиях.
Коридоры узкие, как в доме-хрущевке, длинные, как в коммунальных квартирах, и все время будто прямо под ухом жужжит электрическая пишущая машинка: тихо, ненавязчиво и не останавливаемо ни на секунду.
Слава Богу, на стенах висели указатели. Один из них указал мне, куда идти, чтобы попасть в кают-компанию.
Я двинулся в ту сторону, куда был направлен нарисованный на стене указательный палец, и вдруг меня
