Комендатура пограничной части была поблизости.
Ничего мы не спросили у пограничника, только подтянулись сразу. Почувствовали: начинается!
Недолго пробыл командир в отсутствии — через четверть часа он вернулся и сразу приказал готовиться выступать.
А мы уж давно готовы. Через пять минут снялись с места.
По дороге нам командир все рассказал.
В ночь на 29-е японцы сосредоточили на своей территории целую роту пограничных войск.
Темно было, да еще туман опустился. В наших местах такие туманы бывают по ночам, что руки своей не видно. Вот этим и воспользовались японцы — подвели свои войска к границе незаметно.
Наутро с криком «банзай» японцы кинулись через границу на нашу сопку Безымянную.
Одиннадцать советских пограничников стояли тогда на сопке в дозоре, одиннадцать героев. А японцев было человек двести пятьдесят. Но не дрогнули наши бойцы. Закидали врагов гранатами, били из винтовок.
Японцы наседали, подступали все ближе. Уже стрелять нельзя было. Завязалась рукопашная. Бились наши штыками, прикладами. И только когда пятеро из наших пограничников погибли, а остальные шестеро были ранены, японцам удалось не надолго захватить Безымянную.
Едва раздалась перестрелка на Безымянной, наши пограничные части мигом бросили туда подкрепление и, кроме того, вызвали нас.
Нужно было пройти несколько километров. Бойцы мчались бегом, — мне, верхом на коне, удалось лишь немного опередить их. Но когда мы добрались до Безымянной, все было уже кончено. Пограничные части еще раньше успели гранатами и штыками отбросить захватчиков.
Я увидел на склоне сопки одного из убитых японцев. Тяжелые солдатские ботинки были перекинуты у него через плечо, а на ногах — легкие туфли, чтобы легче бегать.
Не помогли самураю туфли — не убежал.
И с каждым так будет, кто с оружием шагнет на советскую землю.
ГРАНИЦА
Теперь мы стояли на самой границе Советского Союза.
Если попадет сюда человек в первый раз, он оглянется и разведет руками: «Где же граница?»
И ничего не увидит.
Семь лет тому назад, по пути на Дальний Восток, я старался вообразить себе границу. Я думал: натянута колючая проволока, расставлены пограничные столбы, японские жандармы стоят вдоль границы чуть ли не шеренгой.
Приехал, смотрю — нет ничего: ни столбов, ни проволоки, ни жандармов. Обыкновенная земля, трава, речушки, сопки, рощи. А граница — только у командира в полевой сумке, на карте нарисована четкой линией. Но любой пограничник точно покажет вам, где она проходит: вот по этой кочке, мимо того кустика травы, потом посредине ручейка до поворота, а оттуда — по ту сторону большого серого валуна и на два метра ближе оврага, вымытого весенним ливнем.
И выходит, что эта линия на карте крепче каменной стены. Ни человек, ни зверь не пройдет незамеченным. Разве птица перелетит.
С 1934 года я знаю район озера Хасан, помню каждый кустик. Осмотрелся по сторонам: вот на японской стороне широкая река Тумень-Ула протекает; дальше опять равнина, лесок.
Далеко на горизонте железная дорога угадывается. Кругом ни одного живого японца не видно — попрятались куда-то, почесывают битые места. Бывало в спокойное время увидишь: на кукурузном поле работают оборванные корейцы, пашут деревянной сохой. Впряжены в соху иногда волы, а зачастую и сами люди. Помещик с палкой ходит; чуть крестьянин остановится передохнуть, помещик бьет его по спине...
Такие картины мы раньше видели часто. А тут — ни души. Тишина кругом, спокойствие. Только надолго ли?
На границе тишина — вещь подозрительная.
Мы выставили секреты (так у нас называются замаскированные наблюдательные посты) и залегли на склоне сопки. Не спим. Винтовки, пулеметы заряжены, не выпускаем оружия из рук. Вечер наступил. Звезды на небе появились, темная ночь легла над сопкой. Тихо. А к утру сгустился тяжелый молочный туман. Лежим. Влажный холод пробирает бойцов; ко сну клонит. Но никто не сомкнул глаз. Ждали — каждую минуту японцы могут снова под прикрытием тумана двинуться в атаку.
Разговаривать в секрете нельзя. Но я знаю, о чем думали мои товарищи в эту бессонную, томительную ночь. И по собственным своим мыслям знаю, и по нахмуренным, будто окаменевшим лицам лежавших рядом со мной бойцов, и по шопоту, который иной раз вырывался у кого-нибудь сквозь стиснутые зубы: «Только суньтесь, гады!..»
Думали о том, чтобы достойно встретить и уничтожить обнаглевших врагов. Думали о раскинувшейся за нами родной стране, которую мы должны были защитить со славой. Думали о великом вожде — о любимом Сталине — и чувствовали, что он тоже в эти минуты думает о нас.
Туман стал редеть и оседать росой на холодных дулах винтовок. Посветлело. Огромное розоватое солнце показалось над рощей.
Так и не сунулись к нам самураи в эту ночь. Видно, здорово им попало от горсточки пограничников — не сразу очухались.
Мы с сопки не ушли. Весь день продежурили. Снова наступил вечер. На этот раз туман был особенно сильным. От озера, от реки он поднялся почти до самой вершины сопки. Стемнело. Прошел час, другой, третий...
И вдруг — винтовочный выстрел.
ЧЕТЫРЕ АТАКИ
Я снайпер, был начальником снайперской команды и воспитал немало сверхметких стрелков. В снайперском деле важны не только глаз и рука. Лишь тот снайпер выполнит свою задачу и сам останется невредим, у кого нервы железные. Про себя могу, не хвастая, сказать, что я довольно спокойный человек.
Но тут меня чуть не рвануло с места — кинуться с винтовкой наперевес навстречу тому, кто стрелял. Едва я сдержался.
За первым выстрелом последовал второй, третий, четвертый. Потом — треск, точно швейная машина застрочила: пулеметная очередь.
Это мы уж слушали спокойно. Сразу раскусили, в чем дело: японцы думали, что мы им ответим тоже выстрелами и ружейные вспышки выдадут наше расположение.
Не удалась японская провокация. Ни одного выстрела с нашей стороны не раздалось.
Тогда они решили итти напролом.
Мы издали услышали дикие крики и топот. Лежим, молчим. Топот ближе, можно разобрать, что воют японцы: «Банзай!»
Подпустили мы их на близкое расстояние. Тут наш командир пустил световую ракету. Взлетела ракета высоко, как малая звездочка, потом ярко зажглась и медленно пошла вниз, освещая большое пространство. И раздалась команда:
— Огонь!
Вот тогда-то и грянули залпами советские винтовки. Били на выбор, били метко. Сыпались убитые японцы со склона сопки, но живые все-таки лезли вперед...
Лезли недолго.
Не выдержали нашего огня японцы, отступили.
Опять лежим и ждем. Видели мы — враг многочислен. И это не пограничный жандармский отряд, а настоящая армейская часть, вооруженная большим количеством пулеметов и минометов. Позже они пустили в ход и артиллерию.
Мы знали, что японцы вернутся.
Действительно, минут через двадцать опять раздались дикие крики: «Банзай!»
Да куда уж там «банзай»! Не то что продвинуться вперед — и назад-то не всем удалось уйти. Били наши бойцы по захватчикам из винтовок и из пулеметов, бесстрашно подпускали поближе и расстреливали в упор.
Комсомолец Бабушкин все со своим ручным пулеметом разговаривал. Выпустит очередь, погрозит пулемету пальцем: «Но-но, без промаха бей!» — и опять приложится к прицелу. В самом деле, пулемет в руках Бабушкина бил без промаха, косил японцев. Дважды бесстрашный пулеметчик был ранен, но не уходил с поля битвы. Только когда рядом с ним разорвалась японская граната, израненный осколками Бабушкин расстался со своим оружием.
Отбили вторую атаку. Вскоре японцы в третий раз кинулись на нашу сопку. Много их было — в пять-шесть раз больше, чем нас. Видно, японские генералы, не жалея, посылают своих солдат в огонь.
Жестокая, долгая была схватка. Не только ружейным и пулеметным огнем, но и штыками мы встретили японцев.
Младший лейтенант Бакулин три раза водил свой взвод в атаку и отбрасывал японцев назад: не выдерживают они штыкового удара — боятся.
В четвертый раз товарищ Бакулин кинулся впереди взвода на неприятеля, но тут вражеская пуля свалила его. Он был ранен в грудь. Хлынула кровь и залила его комсомольский билет, лежавший в кармане гимнастерки; кровью истекал человек, не в силах был подняться, а покинуть поле боя не хотел.
Политрук лейтенант Долгов повел роту в атаку с возгласом:
— За Сталина! За родину!
— За Сталина! — загремело над сопкой, и будто новые силы почувствовали все. Мы кинулись в бой — и вновь отразили врага.
Японское командование, видимо, решило во что бы то ни стало захватить наши сопки. Началась четвертая атака. Многотысячный отряд японцев пошел на Заозерную и Безымянную. Выходило, что на каждого красноармейца придется по нескольку десятков японцев. Наше командование приказало отойти на ближнюю высоту, чтобы дать бойцам передохнуть и подождать подхода наших главных сил.
