Каллум и Майло идут следом, темно-русые волосы Каллума развеваются на ветру, я шагаю и дразню его глазами. Маленькие девочки подбадривают нас, смотря на меня, как на особенную, в то время как парочка парней держатся рядом друг с другом, наблюдают за мной и перешептываются между собой.
Я двигаюсь так, что наш организатор точно узнает об этом в понедельник, но меня это не волнует. Я демонстрирую им то, чего они никогда не получат.
Потому что даже в двенадцать лет, выходя на сцену в бикини, я знала, в чем моя сила. Никогда не было никакого смущения.
— Мы любим тебя, Клэй! — кричит кто-то из моих одноклассников, пока я веду группу и заканчиваю танец.
С закрытыми глазами я впитываю в себя все снимающие нас камеры телефона и фотографии Клэй Коллинз, которые будут храниться еще долго после того, как я уйду. Фотографии, которые покажут, кто я такая, намного лучше, чем я смогу выразить словами.
Королева бала.
Королева выпускного.
Милая Омега Чи и та, на кого приятно смотреть.
Это я.
Открываю глаза и сразу вижу себя в окне припаркованной у обочины машины. Я поднимаю руку и убираю прядь светлых волос за ухо.
Думаю, все мы должны быть кем-то.
***
— Ты уверена, что должна идти? — уточняет Крисджен с заднего сиденья мустанга Каллума. — Ты вообще ложилась спать за последние сутки?
Вылезаю с пассажирского сиденья и смотрю на нее; Майло сидит рядом с ней и обнимает ее.
Я спала прошлой ночью. Минус пара часов на подготовку платформы.
Закрываю дверь и облокачиваюсь на машину, заглядывая в голубые глаза Каллума, устроившегося на водительском сиденье.
— Доставишь ее домой в целости и сохранности? — спрашиваю я.
Видит Бог, Майло слишком туп для этого.
— Возможно, — язвит он.
— Тогда, возможно, я подумаю над тем, чтобы позволить тебе отвезти меня на вечеринку у маяка.
Я закидываю сумку на плечо и копаюсь внутри в поисках салфетки, чтобы стереть греческие буквы из блесток с щек.
Каллум сидит там, в его глазах мерцает уверенность, словно все хотят быть рядом с ним, и он будет ждать, пока я пойму это.
— Иди сюда, — говорит он.
Я медленно наклоняюсь, почти полностью, но при этом ему все еще нужно немного потянуться ко мне. Он целует меня, все сильнее углубляя поцелуй, влажным языком скользит по моей нижней губе, а затем неспешно отстраняется.
Сдерживаюсь, иначе стану умолять о большем.
— Ты выглядела сегодня потрясающе, малышка, — замечает Майло, сжимая Крисджен. — Вы обе.
Я смотрю Каллуму в глаза и снова выпрямляюсь.
— Спасибо, что пришли.
— Думаю, им понравилось, — произносит он. — Как ты танцуешь для меня.
Да, ладно. Я улыбаюсь, пятясь к магазину одежды.
Он включает передачу, трогается с места, а я поворачиваюсь, вытирая губы.
Просто ненавижу целоваться. Влажный и слюнявый язык, напоминающий чертова слизняка, дергается у меня во рту.
Я открываю дверь в бутик «Лавиния» и вхожу, выбрасывая салфетку на тротуар позади себя.
Улицы Сент-Кармен до сих пор заполнены пешеходами, а в кафе и у местных достопримечательностей находятся люди, которые проводят тихий вечер с друзьями на свежем воздухе. Парад завершился больше часа назад, и, хоть нам и потребовалось столько времени, чтобы почистить наше снаряжение, а отцу Эми — чтобы вывести платформу из тупика, мой день все еще не закончился.
Я вхожу в бутик, замечая платья на манекенах, когда ступаю по белому ковру и прохожу мимо стойки обслуживания: мама сидит в зоне отдыха.
Она замечает меня.
— Поговорим завтра, — говорит она в телефон.
— А вот и я, — сообщаю ей, зная, что мама непременно начнет ныть.
— Я прождала тебя больше часа, — с этими словами она встает с кресла с белой подушкой и высокой спинкой и кладет телефон в сумочку. — В следующий раз позвони.
Я тихонько хихикаю, пока иду, а она следует за мной.
— Как будто я могу контролировать скорость движения парада, — бормочу я.
Ее массивный браслет из золота и жемчуга звенит, когда она входит в примерочную вслед за мной, я кладу сумку рядом со стулом у огромного зеркала. Смотрю в отражении на маму и замечаю свое золотое ожерелье на ее загорелой груди под струящейся блузкой с глубоким V-образным вырезом.
Уложенные золотистые волосы, идеально сшитые черные брюки, облегающие ее задницу, которой она крутит на велотренажере три раза в неделю, и кристально чистая кожа вплоть до отрезанных кутикул. Организм моей матери не видел других углеводов, кроме шампанского, по крайней мере двенадцать лет. Уверена, что на данный момент он находится в криозаморозке, просто полагаясь на яйцеклетки и лак для волос, чтобы оживиться.
Через десять минут я стою на возвышении напротив зеркала, одетая в платье дебютантки, дизайн которого мама придумала для меня.
— Ох, Лавиния, — произносит она, прижимая руки к щекам, после того как осмотрела меня со всех сторон. — Ты превзошла себя. Оно такое изысканное. Мне нравится. Эти детали…
Я гляжу на себя в зеркало, сжимая изо всех сил челюсти и едва себя сдерживая.
Мама подбегает ко мне, а пожилая дама остается стоять позади, рассматривая свою работу, видимо, обдумывая, нужны ли какие-то окончательные исправления.
— Клэй? — обращается ко мне мама. — Что ты думаешь?
Я смотрю на нее, стараясь не показывать переполняющие меня эмоции. Закусываю губы, чтобы не взорваться. На самом деле ее не волнует, что я думаю. Она хочет, чтобы я солгала.
— Оно… эмм… — задыхаюсь от слов и только фыркаю. — Оно такое красивое. У меня нет слов.
И я больше не могу сдерживаться. Смех вырывается из меня, когда я вижу в зеркале чудовищно-огромный, жесткий кринолин, из-за которого я выгляжу как Скарлетт-чертова-О›Хара, вдобавок с пышными рукавами и какой-то тупой оборкой на талии. Мне хочется найти на платье пятна от слез Лавинии, когда она шила это дерьмо и хохотала.
Я согнулась, у меня сжался живот, пока я пыталась успокоиться.
Мама уставилась на меня.
— Прости, — вздохнула я, обмахивая себя руками. — Эмоции зашкаливают. Я так долго ждала этого, — прикладываю руку к сердцу, пытаясь взять себя в руки. — Лавиния, можешь принести мне перчатки и жемчужное ожерелье? Мне нужна полная картина. Я так взволнована. Спасибо.
На ее лице появляется натянутая улыбка, но портниха кивает и быстро выходит из комнаты за аксессуарами.
Технически это не ее вина. Мама ведь сама одобрила этот дизайн.
Мы остаемся одни, мама встает на возвышение передо мной и крутит лиф, дергая его, чтобы он распрямился.
— Я была уверена, что буду выглядеть, как кекс, — говорю я ей, стараясь поймать ее взгляд. — Теперь я почти жалею, что не могу сказать, что выгляжу, как кекс. Знаешь про белую жидкость, которая выливается изо рта героинового наркомана, когда у него передозировка? Вот на что это похоже.
Она пристально смотрит мне в глаза — синий цвет ее радужки немного бледнее моего — и продолжает дергать за лиф.
— Ты выбрала платье на бал, — отмечает она. — И ты выбираешь платье на выпускной. Бал дебютанток мой.
Я знала, что должна была покончить с этим два года назад, когда она хотела этого от меня.
Мое тело дергается, когда мама расправляет на мне платье, и я смотрю через ее плечо в зеркало. Через двадцать лет затылок ее светловолосой головы легко превратится в мой.
— Ты не сможешь отличить меня от всех остальных, — настаиваю я и подхожу так близко, как могу, чтобы переубедить ее.
Каждая дебютантка нарядится в белый, и, хотя ткань моего платья довольно симпатичная — кружевная с жемчужными вставками, — дизайн смущает. Все платья дебютанток отдают Степфордом.
— В этом и суть, — терпеливо объясняет мама. — Традиция. Солидарность. Общность. Единство. Ты выступаешь как член общества, а общество живет, опираясь на стандарты, — она проводит руками по ткани, разглаживая складки. — Тебе необходимо усвоить, что раскачивание лодки подвергает опасности всех, кто находится на борту.
