Ее грудь медленно поднимается и опускается, она снимает чулок с моей ноги и ступни, затем проделывает то же самое и с другой ногой, обе мои туфли лежат на полу вместе с капроновыми чулками.
Она подходит к ближайшей полке, осматривает туфли, хватает пару и указывает на стул возле зеркала.
Я схожу с возвышения и сажусь, удовлетворяя ее просьбу, а она опускается на пол и ищет мою правую ногу под платьем.
Вновь приподнимаю юбку, когда она надевает туфли, и почти забавляюсь тем, что она отказывается смотреть. Я знаю, что она хочет этого. Ноги — одна из лучших частей моего тела. Она и раньше на них смотрела.
Удивительно, что она стерпела мое назначение на место капитана команды по лакроссу в этом году, особенно когда она, вероятно, лучший игрок, и я не облегчила ей жизнь.
Но так оно и есть. Стремление, сосредоточенность, усердная работа… мало что значат, если тебе повезло, как мне. Святые не смешиваются с болотным мусором, и, хотя Рива Кумер может быть тренером, настоящий лидер — я. Все следуют за мной.
Я смотрю на нее, когда она застегивает туфли, и обнаруживаю крошечную родинку на лице, между ухом и скулой, обнажающую золото ее кожи. Я никогда раньше этого не замечала.
Она снова опускает мою ногу, и я глубоко вздыхаю, встаю и вновь направляюсь к возвышению. Платье трется о чувствительную кожу моих голых ног, и кажется, будто каждый дюйм моего тела оживает и ощущает себя.
Почти похоже на то, как я лежу обнаженная в постели, соприкасаясь лишь с простынью.
Поднимая юбку, я смотрю в зеркало, золотые туфли с тонкими, украшенными драгоценными камнями ремешками заставляют мою кожу сиять, и я борюсь с желанием улыбнуться, потому что туфли чувствуются и выглядят намного лучше, чем другие.
Однако.
— Они не подходят к платью, — заключаю я.
Но я не удивлена, что у нее так плохо получается, учитывая то дерьмо, которое она носит.
Я убираю руки за спину, пытаясь развязать корсет.
— Ты права, — соглашается она. — Сейчас тебе нужно новое платье.
Я чуть не фыркнула. Что ж, в этом наши взгляды сходятся.
Неспособная дотянуться до шнуровки, потому что корсет слишком тугой и сковывает движения, я развернулась, положив руки на бедра.
— Расшнуруй меня.
Она подходит, развязывает бант и ослабляет корсет, чтобы я могла спустить его вниз и снять со своего тела.
— Передай Лавинии, чтобы она позвонила мне, когда внесет изменения, — распоряжаюсь я, — и скажи, чтобы она уменьшила размер.
— Оно сидит на тебе идеально.
— До четвертого, пожалуйста, — отрезаю я, поднимая платье с пола. — И чтобы убрала этот цветок, — я хватаюсь за центр лифа. — Мы переделываем свадебные платья 1982 года, или что?
Но она не обращает внимания на мои слова. Только отходит назад и смотрит на меня, а когда поворачивается и проверяет мое отражение в зеркале, я слежу за ее взглядом.
Простая юбка-кольцо облегает меня, тонкая и без бантов, оборок и кружева, в то время как белое бюстье без бретелек слишком плотно прилегает к моей груди и закрывает мой живот, оставляя дюйм кожи между ним и моей юбкой.
Если бы не было очевидно, что это нижнее белье, образ мог бы быть довольно горячим.
— Я могла бы сделать его для тебя, — говорит она. — Но лучше.
Она подходит, кладет руку мне на живот, а я игнорирую двойное сальто, которое сделало мое сердце.
— Может, сюда немного прозрачной ткани с какой-нибудь вышивкой, — объясняет она, — соединить их вместе и добавить несколько слоев для объема. Подтянуть лиф легкими и тонкими золотыми и розовыми акцентами, чтобы дополнить туфли.
Я представляю эту картину в своей голове, пока мы смотрим на мое отражение в зеркале.
По какой-то причине даже не сомневаюсь, что она справится с этим, если я позволю ей, и мне это даже понравится.
Если я позволю ей.
Она снова переводит взгляд на меня, стоя прямо передо мной, и осматривает мой наряд.
— Мы можем оставить этот оттенок белого. Цвет действительно идеальный, — она встречается со мной взглядом и внимательно наблюдает. — Ты даже не увидишь пятен от спермы, когда он пьяный кончит на тебя на заднем сиденье машины после бала, — говорит она.
Неизменный узел в моем животе сжимается все сильнее, и я пристально смотрю на нее. Прошу прощения?
— Потому что в твоем мире леди не говорят о таких вещах, — улыбка появляется в уголках ее рта, когда она медленно приближается и шепчет: — Ты просто идешь домой в слезах и делаешь с пульсирующей насадкой для душа то, что Бог не предназначил для милых маленьких южанок, верно?
Кровь стынет в венах, и я стискиваю зубы, тепло ее дыхания в дюйме от меня падает на мои губы, когда я сжимаю кулаки.
— Попробуй сегодня вечером, — говорит она, смотря на мои губы. — Возможно, тебе понравится.
Она выхватывает у меня платье, а я втягиваю воздух, наблюдая, как она не упускает ни секунды, отступая с возвышения и покидая комнату.
Боже, ненавижу ее. Я наблюдаю, как она уходит, но из моего рта не вырывается никакого остроумного ответа. Она исчезает, а я продолжаю стоять и чувствовать себя глупо.
Пьяный кончит… Она серьезно? У меня даже нет съемной насадки для душа.
Я вновь поднимаю глаза к зеркалу; волнение, которое я хочу ощутить от бала, выпускного или чего-то грядущего, исчезает и превращается лишь в сильное сердцебиение, вызывающее у меня тошноту. И похоже, что она это знает. Словно понимает: что-то не так.
Лив Джэгер стала чертовой проблемой с момента нашей первой встречи, но иногда я даже не могу определить, что именно меня в ней так сильно раздражает. Она остается на своем месте, не так ли?
Но я люблю издеваться над ней. Люблю это как ничто другое.
Сорвав нижнее белье и отбросив его в сторону, я копаюсь в сумке в поисках валиума и достаю две таблетки. Запрокинув голову, кладу их в рот и, не запивая, проглатываю, прежде чем быстро одеться.
Я должна убраться отсюда.
Вытаскиваю из сумки серую толстовку с капюшоном, натягиваю ее, беру свои вещи и крадусь в холл. Моя мама стоит на тротуаре и все еще довольно активно разговаривает по телефону. Видимо, кто-то не хочет отказываться от идеи с блинницей.
Я иду к задней двери, выхожу в переулок и не вижу ни Лавинии, ни Лив, когда убегаю.
Достаю свою бутылку, допиваю остаток водки и выбрасываю ее в мусорный бак, когда прохожу мимо.
Я ненавижу ее. Бал будет особенным. Я повеселюсь. Потому что это я.
Удача на моей стороне.
Делаю вдох, наполняя свои легкие, надеваю капюшон и опускаю голову, пока иду по темным улицам. Выключаю телефон, чтобы мама не смогла отследить меня, и засовываю руки в карман.
Я перехожу через Бейнбридж-парк, замечаю парочку парней, слоняющихся у туалетов. Скейтбордист, продающий наркотики, кивает мне, и я киваю в ответ, проходя мимо него. Затем спускаюсь с холма на Эдвард-стрит.
Остановившись напротив большого дома кремового цвета, оформленного как коттедж, я оглядываюсь и вижу пустую тусклую улицу, освещенную только светом фонаря. Ни одной машины не проезжает мимо. Все уже дома.
Опустив капюшон, я обхожу здание и вижу, как горит свет в подвале, я присаживаюсь на корточки, распахиваю одно из окон и проскальзываю внутрь, прежде чем меня заметят.
Я спускаюсь, морозильники охлаждают комнату, по моим ногам пробегает озноб, а нос мгновенно щиплет от запаха чистящих жидкостей, которые здесь регулярно используются.
Потираю большим пальцем маленькую татуировку на внутренней стороне пальца, чувствуя, что выдыхаю впервые за день. Странно, как этот запах стал утешением. Благодаря фантастической вентиляции и дезодорантам промышленной мощности, я бы даже не поняла, что в холодильнике есть «разложение», если бы меня не было здесь, когда оно прибыло пару дней назад.
Я подхожу к столу в конце ряда, чувствуя, как сердце колотится в груди. Девушка лежит на столе, середина ее тела покрыта простыней, а след прокола от бальзамирования находится прямо под ожогом от трения веревки на ее шее. Я читала о ней сегодня в интернете. Просчитала, что к этому времени она должна быть здесь.
